сыночек-ботаник забил рукава и начал принимать наркоту, то нет никакого смысла рассказывать об этом сейчас, когда я уже не нуждаюсь в ее поддержке.
Стив ничего не ответил. Лишь по-отечески сжал мое плечо.
– Ладно. Легкой смены, мальчик. Увидимся завтра.
Я кивнул и после его ухода поплелся в подсобку за ведром, шваброй и моющими средствами.
Стив разбередил старые раны, но я не злился на него. В свое время я только благодаря ему не скатился по наклонной. Он был моим соседом и первым заметил, как из тихого, но вполне себе обычного ребенка я превратился в замкнутого, нелюдимого и запуганного неудачника. А в один особенно хреновый день именно Стив спалил меня за употреблением дури. Это была лишь вторая проба, поэтому я не успел пристраститься. Тогда он притащил меня в зал и выбил все дерьмо.
С тех пор он в каком-то роде заменил мне отца и был для меня авторитетом. Я очень уважал его, но на некоторые вещи мы имели совершенно противоположное мнение и часто спорили по этому поводу. Мои отношения с матерью – один из камней преткновения. Стив считал, что я должен рассказать о самом ужасном периоде в моей жизни и попытаться наладить с ней отношения. А я же думал, что она уже утратила право быть той, кому я мог бы довериться.
Во время уборки залов я размышлял о своей собственной жизни. Пока мои сверстники тусовались в клубах и на вечеринках, кадрили девочек, влюблялись и наслаждались жизнью, я в задрипанной, пропахшей хлором униформе дезинфицировал маты и тренажеры в спортивном зале. Моя мама работала медсестрой, но ее зарплаты хватало только на то, чтобы покрывать кредиты и оплачивать жилье. Она не могла мне помочь, поэтому я с первого курса полностью обеспечивал себя самостоятельно. Если бы не полная стипендия, я бы и не мечтал о стажировке в NPPD.
Осталось потерпеть еще немного. Скоро ты накопишь нужную сумму, чтобы нормально жить во время стажировки и не умереть с голоду, и тогда сможешь выдохнуть.
А сейчас…
Сейчас настал черед самой нелюбимой части моей работы. Чистки туалетов.
После работы я отправился прямиком домой к матери. Она предупредила, что ее нет дома, а с Рири согласилась посидеть наша соседка. Стоило мне переступить порог, как сестренка чуть не сбила меня с ног.
– Закари! Tu est arrivé enfin![7]
Я подхватил Рири на руки, и она, словно коала, обвила меня всеми конечностями.
– Pourquoi ne dors-tu pas, petite coquine?[8]
– Bien sûr je t’attendais![9]– Рири взъерошила мои волосы, и я дернул ее за короткую косичку.
Она крепко обняла меня, и я блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь исходившим от сестренки ароматом сладостей и молока. Так пахло детство. Счастливое и беззаботное.
– Пойдем, ma cherie[10]. – Я поудобнее перехватил ее и понес в гостиную. – А где тетушка Дора?
– Уснула, пока я смотрела передачу про черную вдову.
– Ты ведь уже смотрела этот выпуск.
Рири кивнула с довольной улыбкой.
– Да, но мне так нравится момент, когда самка черной вдовы после спаривания поедает самца.
У меня по коже пробежали неприятные мурашки, словно по спине ползали полчища пауков.
– Ужас! Сабрина, меня пугает твоя кровожадность.
Рири громко расхохоталась.
Все дело в том, что я был жутким арахнофобом. Весьма иронично, учитывая, что у меня на предплечьях красуются татуировки с изображением пауков, раскинувших сети. Но каждый просмотр передачи про какое-нибудь членистоногое оборачивался для меня сильнейшим стрессом. Хотя Рири это знать необязательно. Для нее я был супергероем, который ничего не боится и достанет ей звезду с неба, если понадобится.
– Пойдем, отправим тетушку Дору домой, а потом я хочу поесть, иначе упаду в голодный обморок.
– Мама приготовила лазанью.
Мой рот тут же наполнился слюной. Моя мать была далеко не лучшим примером родителя, но готовила она обалденно – особенно лазанью.
После того как разбудили соседку и проводили в ее квартиру, мы с Рири заняли стол в гостиной. Я доедал уже двойную порцию лазаньи, а она тем временем плела для меня новую фенечку, потому что прошлую я где-то потерял.
– Не смей добавлять розовые бусины, а то расскажу нашему соседу Томми, что ты на него запала.
– Не расскажешь, – прошипела Рири. – Я же не рассказала маме, что это ты прожег дыру в ковре, когда гладил футболку на полу.
Я ухмыльнулся.
Осознав, что одержала победу в этом бою, Рири демонстративно достала из пластиковой коробочки розовый бисер и разбавила им черные бусины.
– Я точно буду похож на эмо, – кисло констатировал я.
– Кто такие эмо? – удивленно переспросила Рири.
– Завтра погуглишь. – Я доел остатки лазаньи и поставил тарелку в раковину. – А сейчас пора спать, ты давно должна быть в постели.
– Завтра у меня не будет времени, – важно заявила Рири. – Я поеду к тете Лайле на день рождение Зейна. Мама сказала, ты отвезешь меня.
Меня словно кипятком окатили.
– Я?
– Oui[11]. – Рири поднялась со стула и схватила меня за руку. – Полежишь со мной, пока я не усну?
В ее больших зеленых глазах, так похожих на мамины, горела надежда. Она с детства не любила засыпать одна, и я не мог ей отказать. Изо всех сдерживая бушевавшую в груди бурю, я отвел сестренку в детскую. Она подвинулась к самой стенке, чтобы я мог уместиться рядом с ней. Мы часто лежали так, разглядывая потолок, на котором в темноте светились фосфорные звезды.
– Ты до сих пор ее любишь? – внезапно спросила Рири, разбередив мои старые раны.
– Э-э-э… кого? – прикинулся я дурачком.
Рири перевернулась на живот и подперла подбородок ладошкой.
– Кейси. Я видела, как ты побледнел, узнав, что тебе придется отвезти меня к ним.
Услышав любимое, но в то же время ненавистное имя, у меня во рту стало сухо. Я неопределенно пожал плечами.
– Не знаю. Я так сильно злюсь и на нее, и на Тэри, что понятия не имею, осталось ли хоть что-то еще, кроме этого чувства.
Пожалуй, Рири была единственной, с кем я мог говорить открыто. Она хранила все мои секреты, никогда не осуждала и любила меня всем сердцем – детским, но очень большим и добрым. В шестилетнем возрасте она даже выбила деревянной игрушкой молочный зуб соседскому мальчишке, когда он сказал, что мы с ней совсем не похожи, а значит, я ей не родной брат.
– Мама говорит, ты должен отпустить обиду и простить их, они ведь наши единственные родственники.
Волна негодования поднялась во мне, и я скривил лицо.
