— Они закончили ужин?
— Он — да, месье, юная леди едва поела. — А что они пили?
— А, это я помню. «Грейвз», «Кот-дю-Рон», «Шато'Иквем» и потом коньяк.
— Целые бутылки или половинки?
— Целые, месье.
— Многовато для двоих.
— В самом деле, месье. Юная леди, кажется, пила умеренно. Кроме коньяка.
— Что это значит?
— Это было после того, как она вернулась из дамской комнаты. Коньяк я уже принес, и она выпила его залпом… Как… ну не знаю… как на спор. С трудом.
— Вы, кажется, приглядывали за ними.
— За юной леди, месье. Она была так счастлива вначале, понимаете, а потом вдруг так несчастлива.
— Они ссорились?
— Думаю, да. — Он помолчал. — Я думаю, молодой человек хотел ссоры] и так получилось.
— А из-за чего?
— Увы, месье, меня срочно отозвали и я был недостаточно близко к ним, чтобы слышать. Вот почему юная леди вышла из-за стола без моей помощи.
— Спасибо. — Алекс повернулся к владельцу. — Могу я позвонить метрдотелю?
Хозяин пристально посмотрел на него.
— Вы как будто проводите полицейское расследование.
— Я задаю вопросы потому что не знаю, что случилось, а юная леди очень больна. Но определенно могу сказать, что ни вы, ни ваш ресторан здесь ни при чем.
Спустя минуту владелец кивнул и набрал другой номер. Потом он снова передал трубку Алексу:
— Мне сказали, что юная леди, которая прошлой ночью выбежала из ресторана, произнесла, что ее шуба — это неважно, — сказал Алекс.
— Именно так, месье.
— Она сказала что-нибудь еще?
— Нет, месье. Она бросилась к двери, прежде чем я смог помочь ей, и убежала.
— А затем ушел ее спутник. Когда это было?
— Примерно через десять минут, месье.
— И он что-то сказал про замужество?
— Он сделал совершенно неподобающее замечание, месье.
— А потом?
— Взял ее шубу, после того как я ему напомнил о ней, оделся и ушел.
— Он был весел?
— Не имею понятия.
— Что ж, тогда расстроен? Если они ссорились, как сказал официант, то он мог быть расстроенным.
— Он не выглядел огорченным, месье. Если бы я хотел описать его одним словом, то сказал бы, что он казался удовлетворенным.
— Удовлетворенным, — повторил Алекс. — Удовлетворенным, — произнес он еще раз, покидая кабинет хозяина. Он опять пересек улицу, вошел в фойе отеля и направился к платному телефону. Он запомнил номер ночного клерка, когда его набирал при нем дневной портье.
— Извините, что беспокою вас еще раз, — начал он.
— Эй, приятель, я же спал, — сказал клерк сердито. — Я работаю по ночам, а днем сплю.
— Извините, я не стал бы звонить, если бы это не было так важно. У меня всего несколько вопросов. Пожалуйста.
— Ладно, какого черта, все равно уже разбудили. Давайте.
— Мистер Эйгер сказал что-нибудь, когда вернулся этой ночью? Он спрашивал о мисс Годдар?
— Да, он сказал, что она огорчена, потому что хотела за него замуж, а ему этого не хотелось. Что-то в этом роде.
— Он сказал вам это? Нечто настолько личное?
— Люди иногда так поступают.
— Но он должен был остаться с мисс Годдар, — сказал Алекс, проверяя.
— Да, должен был! — взорвался клерк. — Нельзя оставлять молодую женщину одну в центре Нью-Йорка!
— Верно. Спасибо за вашу помощь. — Алекс подошел к регистрационной стойке. — Я возьму чемодан мисс Годдар, если можно.
— Да, сэр. Вы должны расписаться за него.
Выйдя с чемоданом в руках, он остановил такси. И всю дорогу к больнице повторял слово «удовлетворенный».
К тому времени, что он вернулся в комнату ожидания, Ханна уже приехала, она держала Клер за руку и качала головой, вперед-назад, вперед-назад, остановиться она не могла.
— Опять в больнице. Опять ребенок. Я должна была что-то сделать, я знаю, что такое опасность, я знаю, что такое потеря. Я благодушничала, думала, что все так хорошо… так много денег… дом… семья… но я ошиблась, ничего не бывает совершенно хорошо. Я упустила Эмму, я должна была сказать ей что-то еще, что-то сделать ей в помощь.
— Мы все пытались, мы не забросили ее, — сказала Джина. — Глупо сидеть здесь и клясть себя, все и так ужасно. — Она поглядела на подошедшего Алекса. — Ну, что?
— Они поссорились за ужином, и Эмма ушла одна. — Он сел рядом с Клер и взял ее за руку. — Мы должны считать возможным, что Брикс как-то достал ей еще «Хальсиона» и сделал так, что она приняла его гораздо больше, чем делала это сама по себе. Пола Брауер с тобой согласна, она говорит, что идея о самоубийстве противоречит всему, что она знает об Эмме.
Ханна уставилась на него:
— Ты хочешь сказать, что он пытался убить ее? Клер издала протяжный стон:
— Я отпустила ее с ним, я не так твердо пыталась ее остановить.
— Ты сделала все, что могла, — сказал Алекс. — Любая мать, которую я знаю, сказала бы то же самое: «Я должна была что-то сделать», «Я должна была быть мудрее», «Я должна была быть старше», — но их дети все равно норовят сбежать и делать все по-своему. Ты знаешь это, Клер, ты не могла удержать ее дома под замком. Да ты и не хотела — как бы она тогда нашла свой собственный путь? Ты такая же, как и все родители — приходит время, когда все, что ты можешь делать, это быть рядом, когда в тебе нуждается твой ребенок, и надеяться на лучшее.
— Но чужие дети не кончают комой, — сказала Клер. — Это был не просто подростковый бунт, а опасная связь, и я должна была что-то с этим сделать.
— Ты не знала, что она опасна.
— Я знала, что он сделал в колледже.
— Ты слышала историю, которую Квентин отвергал, и у тебя не было ничего, что могло помочь выбрать между двумя версиями. Кстати, это случилось два года назад, а сейчас он уже самостоятельный человек — вице-президент компании своего отца. Многие матери бы только радовались.
Клер вздрогнула. Она резко встала и пошла к комнате медсестер рядом с блоком интенсивной терапии, а затем так же внезапно вернулась.
— Ничего. G ней так же. Чем больше это длится, тем опасней. — Она застыла на месте, глядя за окно. — Она была так счастлива еще несколько месяцев назад. У нас были все эти деньги, и она была так взволнована: она любила свою красную машину и даже поверить не могла, когда я ей сказала, что это — ее, и потом мы пошли к Симоне… Боже правый, кажется, это все было целую жизнь назад. Мы покупали подарки для друзей и друг для друга, мы купили дом, мы покупали и покупали, как дети в магазине игрушек. Мы думали, что весь мир для нас широко открыт, и мы можем делать все, что захотим, могли иметь все, и как будто у нас все стало прекрасным навеки.
Они молчали. В коридоре звали какого-то врача, медсестра давала инструкции больничному добровольцу, мимо комнаты ожидания провозили тележки, проходили студенты, идущие на обход за врачом, звенел телефон в комнате сестер.
