Адам шагнул к Джине и выставил руку.
— Мадам, извольте опереться.
— Ох, какой ужас, я превратилась в развалину…
— Ш-ш. Все нормально. Я вам в кофе бренди налью, хотите?
— Нет, мне уже хватит. Но все равно спасибо. А я и забыла про Джорджа. Где Софи?
— У бабушки.
Он повел ее на кухню. Джордж сидел за заваленным столом, разглядывая свою чашку, а Гас намазывал масло на тост.
Джордж поднялся:
— Привет!
Она улыбнулась:
— Рада тебя видеть.
Адам усадил Джину на стул.
— Я только что встретил Софи, — сказал Джордж. Мне очень жаль…
У него было лицо Лоренса — такое же широкое, улыбчивое, красивое. И у Адама тоже. Один только Гас больше походил на мать. Он был еще красивее, с чудесными глазами. Внезапно, на короткий миг, Джина ощутила умиротворение и радость оттого, что сидит в этой захламленной и уютной кухне с тремя мальчишками, которых знает с самого рождения и которые нисколько не изменились из-за ухода Фергуса. Они ей сочувствуют и совсем не сердятся. В отличие от Софи.
Джина улыбнулась Адаму:
— Я с удовольствием выпью кофе. Если предложение еще в силе.
«Не будь слез, душа не увидела бы и радуги. Неизвестный автор», — прочитала Джина надпись на стене.
Рядом с ней была другая, на голубом фоне, расписанная цветами миндаля: «Птица поет песню не потому, что знает ответ, а потому, что знает песню. Китайская пословица».
Кабинет психолога располагался в задней части высокого георгианского дома за уиттингборнской больницей. Твидовые шторы в голубую полоску висели на окнах, выходящих на самый большой супермаркет города, отдаленно похожий на средневековый замок (видимо, у архитектора имелись только диснейлендовские представления о средневековых замках).
Окна были очень чистые, как и сам вестибюль, который больше напоминал приемную у врача, если бы не цитаты на стенах и не огромная фотография морского заката.
На журнальном столике, облицованном пластиком под дерево, стоял горшок с отцветшей хризантемой, которую Фергус презрительно назвал бы «практичной», и веером лежали журналы с заголовками: «Как пережить горе», «Потери и перемены. Помоги себе сам».
— Тебе это сейчас необходимо, — сказал Лоренс очень мягко, но с легким нетерпением и настойчивостью занятого человека. — Мы больше не можем тебе помогать. Да мы и не помогаем вовсе. С нами ты не Избавишься от своего горя. Тебе нужна помощь специалиста, который покажет тебе, как жить дальше.
— Мне не нужна помощь, — громко возразила Джина, отставив бокал вина, — мне нужна любовь.
Лоренс перевел взгляд с потолка на дверцу холодильника, где Хилари оставила записку, пришпиленную магнитным бегемотом: «Несоленое масло ТОЛЬКО по требованию посетителей»; затем он посмотрел на кружки в сушилке и, наконец, произнес:
— Тебя сейчас трудно любить. Жалеть — да, но не любить…
Джина была поражена до глубины души.
— Ах ты скотина… Что ты вообще понимаешь?
— Многое, — устало ответил Лоренс. — Теперь я многое понимаю.
— Неужели?!
— Тебе все это нравится. — Он встал и допил вино. — Тебе нравится быть несчастной жертвой. В этом есть особый шик.
Джина никогда в жизни ничем не кидалась, даже во время самых страшных ссор с Фергусом: они оба знали, как дороги их тарелки. Теперь же она попыталась схватить бокал, но промахнулась и сшибла его, залив вином телефонную книгу.
Лоренс рассмеялся:
— Джина!..
Она бросила в лужу полотенце. Лоренс взял ее за руку.
— Ну же, прекрати.
— Я не притворяюсь! — закричала Джина, вырвав руку. — Разве ты не видишь? Я ничего не выдумываю! Мое горе — настоящее!
— Знаю, знаю. Наши жизни тоже настоящие. Эта гостиница, Хилари, я, бедный Джордж, который неправильно выбрал колледж, завтрашний банкет на девятнадцать человек, проверка санитарных условий в следующую пятницу… Мы этим живем. Джина, мы можем тебя поддержать, но не нести на руках.
Она склонила голову и стала тщательно протирать обложку телефонной книги.
— Ладно.
— Вот и хорошо. Умница.
«Только не спрашивай, — мысленно взмолился он, — только не спрашивай, можно ли тебя любить, когда ты послушна. Не спрашивай». Джина подняла упавший бокал и поставила его в раковину.
— Прости, — натянуто проговорила она, — что причинила вам столько неудобств.
— Ты не…
— Я обязательно запишусь на прием к психологу. Вот увидишь. На следующей неделе.
Затем она вышла из кухни, высоко подняв голову — так она делана еще в школе, когда над ней смеялись из-за того, что у нее нет отца.
— Знаешь, — сказал Лоренс позже, шлепнувшись на кровать рядом с женой, — Фергус ведь поступил с ней так же, как отец: бросил ее.
Хилари не слушала. Она битый час разговаривала с Джорджем, который раз за разом повторял, что не только не хочет работать в гостинице, но и вообще не знает, чем заняться. Хилари очень расстроила бездеятельность сына. К тому же она вымоталась за день.
— Да. Нет.
Лоренс прижался лицом к ее спине и вздохнул.
— По крайней мере она сказала, что пойдет к врачу.
— Ага.
— На следующей неделе.
— Ага.
— Представляешь, даже пыталась швырнуть в меня бокал вина.
Хилари отодвинулась от мужа. Пока они с Джорджем разговаривали, он пролил черный кофе на их бежевый ковер и чуть не заплакал от досады. «Я ничтожество!» — воскликнул он. И это в девятнадцать лет…
— Давай спать, — сказала Хилари. — Я очень устала.
— А я думал, ты будешь рада…
Лоренс замолчал. С какой стати ей радоваться? Что такого особенного он сделал? Всего лишь поговорил со своей давней подругой, как делают нормальные взрослые люди.
— От меня благодарностей не жди, — сказала Хилари, взбивая подушку. — Она твоя подруга.
— Наша.
Молчание.
— Наша, — громче повторил Лоренс.
Хилари разозлилась:
— Не я ее выбирала, а ты! Я только ради тебя с ней подружилась, не забывай. — Она помолчала, потом добавила: — Уж пожалуйста! — И закрыла глаза.
В понедельник утром Джина встала пораньше, надела леггинсы и джинсовую рубашку и объявила, что возвращается домой. Хилари, разбиравшая грязное белье из большой корзины, прекратила отмечать галочкой простыни и сухо ответила: «Как пожелаешь».
Джина изумленно на нее уставилась. И это Хилари! Хилари, которая долгие годы была ее верным союзником, помогала возиться с Софи и утешала после ссор с Фергусом, теперь думает лишь о наволочках и полотенцах; да и сочувствия в ней не больше, чем в колючей проволоке… Джина вспомнила спектакль, на который они с Фергусом ходили в Лондоне, комедию в «Национальном театре». Начиналась она так: муж лежит в кровати и стонет от болей в спине. Рядом стоит жена. «О, почему тебе нисколько меня не жалко?» — восклицает он. А она отвечает: «Потому что я родилась с маленьким запасом жалости, и ты его весь исчерпал». Видимо, Хилари такая же.
