— Я прошу вас всех работать на меня, — выпалила я. — Сначала неполный день, потом полный. Должна сразу предупредить: у меня не будет денег на зарплату этой весной и летом. Но если урожай окажется хорошим, то следующей весной я выплачу вам все и добавлю премиальные.
Ответом мне было молчание. Им нужна была настоящая работа, а не обещания будущих выплат.
— Я понимаю, что прошу о многом, и не обижусь, если вы скажете, что не можете…
— Ты собираешься сделать нас богатыми или просто гордыми? — спросил дядюшка Генри Тэкери, которого все называли Дедулей. Ему не было и шестидесяти, но он горбился, как старик. Его пригибали к земле мрачные мысли, а не тяжесть прожитых лет.
Я моргнула.
— Прощу прощения?
— Богатыми или просто гордыми?
— Не только богатыми, Дедуля, а очень богатыми! И гордыми тоже, какими наши семьи были в прошлом.
— Тогда я буду на тебя работать. И все остальные тоже.
Родственники дружно закивали, словно ждали этого сигнала. Я прижала руку к груди, не веря тому, что видела и слышала. На «Ферме Хаш» появился первый магазин и первые служащие! Лишь позже я позволила себе осознать тяжелую, холодную правду, которая жила в моей душе своей собственной печальной жизнью. Дэви не поддерживал меня.
В тот вечер, склонившись над кроваткой сына, я прошептала: «Я сделаю так, чтобы ты и все вокруг гордились твоим отцом и мной, что бы ни случилось. Я дам тебе то, что должен был бы дать он. Всю любовь. И никакой боли».
Я не нарушала эту клятву, пока могла.
Да поможет мне бог.
Двадцать три года спустя
На заре прохладного сентябрьского дня, который должен был стать первым в этом сезоне днем сбора урожая на «Ферме Хаш», я опустилась на колени возле Большой Леди, не подозревая о том, что следующие несколько минут превратят мои обычные, повседневные заботы в необычную драму. Так всегда бывает. Наша жизнь тиха и размеренна до тех пор, пока трагедия или невероятный успех не перевернут все, что мы знали о себе и о людях, которые нам дороги.
Этой осенью исполнилось пять лет со дня смерти Дэви. Да, я оплакивала его. Хотя перед смертью он причинил мне много горя — куда больше, чем в первые годы нашего брака, — и тайны нашей совместной жизни, которые я хранила, пригибали меня к земле. Я стала немного постаревшим воплощением жесткой, амбициозной девушки, которая была готова на все, чтобы добиться успеха, любившей яблоки больше собственного мужа. Я оплакивала Дэви, но не могу сказать, чтобы я о нем тосковала.
Люди говорили, что мы создали «Ферму Хаш» вместе. И это было правдой, если учесть способность Дэви появляться именно в тот момент, когда я в нем нуждалась, и его умение много и тяжело работать: Печально, но факт: поначалу я часто сталкивалась с людьми, которые не стали бы иметь со мной дела, если бы рядом со мной не было моего мужа. Со временем Дэви приобрел некоторый лоск, стал похож на бизнесмена. Он даже вложил кое-какие средства в местную компанию по грузовым перевозкам при условии, что партнеры поставят его имя в названии фирмы. Окружающие искренне верили, что именно он вел наши счета, обдумывал новые назначения и следил за нашими служащими. Но на самом деле все было не так, и мы оба знали об этом.
Во-первых, я послала Мэри Мэй учиться в университет Атланты на факультет маркетинга, и теперь она занималась рекламой. Во-вторых, я помогла одному из Макгилленов получить профессию бухгалтера, и он вел наши книги. В-третьих, родственница со стороны Тэкери окончила курсы по промышленному производству кондитерских изделий, и именно она управляла нашим кондитерским цехом. В-четвертых, родственник со стороны моей бабушки по фамилии Халфакр, изучил все, что относилось к рассылке заказов по почте, и возглавил соответствующий отдел. А Дэвис, мой собственный замечательный сын, очень рано проявил свои способности бизнесмена и талантливого программиста. Составленная им программа учета отгрузки товара завоевала несколько премий на различных конкурсах.
Что касается меня, то я работала как лошадь, принималась за любое дело, пока не получила диплом бакалавра по бизнесу после нескольких лет вечернего обучения. Я проводила полтора часа за рулем, пока добиралась до колледжа в Дэлонеге, и Дэвис всегда сидел рядом. К тому времени, как ему исполнилось десять, он успел поприсутствовать на стольких занятиях, что я вручила ему диплом: диплом бакалавра за то, что он наблюдал, как учится его мать.
— Мне нравится в колледже, — торжественно объявил Дэвис. — Я обязательно буду учиться в Гарварде.
Он сказал это, когда ему было только десять, но он говорил серьезно. И пять лет назад Дэвис туда поступил. Я так им гордилась! У них с отцом, к счастью, было мало общего. Их объединяла только любовь к машинам. Зато не было более близких людей, чем Дэви и Дэвис, склонившиеся над мотором или обсуждающие, как перебрать коробку передач. И ни одного сына не любили сильнее. Что бы я ни говорила о все ухудшающихся отношениях с Дэви, он всегда оставался добрым и преданным отцом. Он ни разу не позволил мне усомниться в том, что боготворит землю, по которой ступает наш сын.
Но Дэви не позволял мне забыть, что сначала я не хотела нашего ребенка. Эта рана так и не затянулась. Мы все скрывали ради блага Дэвиса, и это было чудом, что мальчик так и не догадался о наших бурных ссорах за закрытыми дверями, о том, что мы с его отцом частенько спали на разных концах нашей огромной кровати и что каждый год его отец уезжал из Долины, чтобы вести свою отдельную жизнь, посвященную гонкам, барам и казино. Но когда Дэви Тэкери бывал дома, то все, включая и нашего сына, видели, насколько мы счастливы вместе.
Когда Дэви умер, я думала, что Дэвис сойдет с ума от горя. Я ничем не могла ему помочь. Только самодисциплина помогала сыну справляться со своими обязанностями в то страшное время. Отец внушил ему простое, но исполненное любви правило: «Никогда не подводи мать. Когда-нибудь она будет нуждаться в тебе».
Дэвис не услышал сарказма и боли, которые вложил в эти слова его отец. И Дэви, надо отдать ему должное, старательно скрывал их, когда говорил с нашим сыном.
И вот теперь, сентябрьским утром, когда длинные тени потихоньку отступали к горам, я вылила яблочный сидр из серебряного кувшина на корни Большой Леди. Я закрыла лицо ладонями и про себя прочитала молитву о душе моего покойного мужа и моей собственной. Я молилась о том, чтобы наш сын не узнал наших тайн, я молилась о том, чтобы он простил нас. Когда я подняла голову и открыла глаза, то произнесла вслух:
— Пусть это будет лучший сезон! — Так закончила я свою молитву.
Старый ритуал, церемония, слова молитвы. Но во мне самой не было ничего церемонного. Как владелец компании и ее президент, как главный специалист по яблочному бизнесу, приносившему нам два миллиона долларов дохода каждый год, я была одета для тяжелой работы. Моя обычная униформа для сбора яблок состояла из джинсов, красного пуловера с вышитым белыми нитками логотипом компании над левой грудью и удобных ботинок на толстой подошве. Мне предстояло проводить на ногах по восемнадцать часов в день в течение нескольких следующих месяцев.
