не свой, не разговаривал нормально три дня, больной какой-то, ничего не рассказываешь, как это понимать?
— Кирунчик, зайка, — Андрей положил голову ей на колени, — ты хочешь, чтобы мы поехали в Австралию?
— Почему ты спрашиваешь? Что, может все отмениться? Что-то не так? Зелотов воду мутит?
— Да нет, не мутит, — Ладынин невесело усмехнулся. — Мутную воду уже не замутишь.
— Что ты имеешь в виду?
— Политика. Чем больше погрязаешь в ней, тем больше понимаешь, что тебе понадобится фильтр для чистого воздуха.
— Но ты же не ожидал, что все будет гладко и чисто, как на школьном экзамене?
Кира почувствовала, как в ней шевельнулось чувство некоторого превосходства. Она-то с детства наслышана о работе отца и иллюзий по этому поводу испытывала гораздо меньше, чем Андрей. Муж вдруг представился ей наивным мальчиком в ставших короткими детских штанишках, наконец-то раскрывший глаза на мир, в котором он живет. Что бы там ни случилось, видимо, это послужило неплохим уроком для Андрея. Если он мечтает о карьере дипломата, он должен быть готов ко всяким ситуациям.
Позже она все-таки выяснила, что Кристаллинская вмешалась там в дела между правительством и гуманитарными организациями, вроде бы узнала больше того, что должна была, задела чьи-то интересы и была за это, естественно, наказана. Разве можно в такой стране совать свой нос в такие дела? Деньги — они и в Папуа деньги, и те, кто ими ворочает, не любят чужаков со стороны. Видно, эта Кристаллинская просто охотница за приключениями, не обладавшая при этом особым умом. По крайней мере, у Киры, со слов Андрея, сложилось о ней именно такое впечатление.
Неприятности Кристаллинской с правительством Андрей уладил, начальство вроде бы осталось довольно. Правда, все решилось несколько странным образом. Андрей рассказал Кире, что, когда уже все было практически улажено, ему вдруг велели отступить в сторону и не делать никаких движений. Хотя оставались еще кое-какие моменты, касающиеся улаживания ее отъезда, ему дали приказ не вмешиваться. Приказ был ничем не обоснован и поставил Андрея в тупик. Он все же замял неприятную ситуацию, но вплоть до отъезда ему так и не дали «добро» на активное вмешательство, в итоге он уехал, фактически не окончив дело. В Москве ему сказали, что он все сделал, как того требовала ситуация, его действиями чрезвычайно довольны, а Кристаллинские вскоре из Папуа благополучно выехали.
Жизнь потекла своим чередом. Вскоре тяжело заболела Кирина бабушка. Инсульт. Ее положили в больницу, но она все просилась домой, говорила, что все равно скоро умрет, хочет умереть дома, а не в казенной палате. Светлана Георгиевна уверяла, что врачи дают благоприятный прогноз и бабушке стоит еще немного подлечиться. Кира же бабушке поверила. Она навещала ее практически каждый день, словно боялась упустить время, жадно пользуясь последними минутами общения с ней. За день перед смертью бабушка сама попросила Киру приехать к ней пораньше утром и облегчила свою душу.
— Надо же, Кирушка, как жизнь все на свои места ставит.
— О чем ты, бабуля?
— О медальоне том. Не зря ты его нашла. Ничего случайного в нашем мире нет.
— Так ты вспомнила, кто это?
— Да я и не забывала. И мама твоя знает, только сказать боится. Не хочет рану бередить.
Кира молчала. Она знала, знала, что от нее что-то скрывают! Зачем они все врали столько времени?
— У твоих родителей был еще один ребенок. Антоша. Он родился после тебя. Он болел с рождения, потом умер. Это его фотография.
— Умер? А сколько ему было лет?
— Чуть больше годика. Мама тогда так переживала, что в больницу слегла. Говорить об этом не могла. И ты переживала, хоть и маленькая была. Вот и решили, что не будут больше о нем говорить, чтобы ни тебя, ни Свету не травмировать.
— Странно это все. Столько лет прошло, и до сих пор никто не в силах о нем вспоминать?
— Получается, что так. Ты же видела, как у Светочки лицо перекосилось, когда увидела у тебя в руках фотографию. Пойми ее, деточка, и не осуждай. Она все силы бросила на тебя, ради тебя и мужа жила, а боль свою постаралась поглубже запрятать. Обещай мне не мучить ее прошлым, обещаешь? Пожалей ее.
Кира кивнула и судорожно сжала бабушкину сухую прохладную руку.
На похоронах она рыдала больше всех. Те, кто думал, что она убивается по бабушке, были правы лишь отчасти. Найденная у бабушки фотография брата разблокировала ее память. Она вспомнила. Вспомнила все, что было связано с этим мальчиком. Все, что так старательно скрывали от нее родители. Больше вопросов не было. Была лишь боль, скручивающая, острая, тайная. Она понимала, почему никто не решался с ней об этом говорить. Даже вспомнив всю правду, она и сама теперь не могла найти в себе силы даже заикнуться об этом. Убийца. Она — невольная убийца своего маленького брата. Лучше бы она никогда так и не вспомнила этого. А теперь с этим придется жить, смотреть в глаза отцу с матерью, учить жизни мужа, стараться делать вид, что у нее все хорошо. Никто не должен об этом узнать. Никто не поймет ее, не поверит, ее осудят и отторгнут. Кира была уверена, что даже Андрей отторгнет ее, если узнает. А потому она с утроенной силой бросила всю энергию на поддержание своего имиджа хорошей жены. Как неосознанно она постоянно пыталась загладить вину перед родителями, так теперь, но уже сознательно, она старалась доказать, прежде всего себе, что не позволит воспоминаниям уничтожить и ее жизнь. Слезы на похоронах стали единственным проявлением ее горя на публике.
Андрей вышел на работу. Теперь уже назначение Ладынина в посольство в Австралию не вызывало никаких сомнений, и даже витали слухи, что в ближайшие месяца три им объявят об этом. Андрей стал больше времени проводить дома: читал, выискивал какую-то информацию в Интернете, а иногда просто лежал, задумчиво уставившись в потолок. С Кирой он был по-прежнему нежен и внимателен, а Кира, в свою очередь, мягко взялась за «укрепление», как она выражалась, его характера. Нет-нет да и заводила разговоры о том, как нелегко вертеться в мире политиков, как иногда приходится жертвовать некоторыми своими принципами ради глобальных планов. Андрей кивал, соглашался, но Киру тревожило отсутствие энтузиазма в его настроении. Она никогда не считала мужа слабаком и тряпкой, но боялась, что его представление о работе дипломата несколько идеализировано.
Прошли обещанные три месяца, а о назначении никто не заикался. Хотя постоянно намекали.
— Послушай, зая, ты не думаешь, что
