Глава 19
Глава 19
Вечер в ресторане заканчивается поцелуем. Клим не заставляет меня. Я сама тянусь к его щеке, когда замечаю напряженные взгляды в нашу сторону. На секунду прижимаюсь к скуле, а затем он поворачивается и накрывает мои губы своими.
Этот поцелуй отличается от недавнего. Клим не напирает. Нет! Он словно пробует меня. Касается так нежно, будто я не из плоти и крови, а из тонкой паутины. Согревая дыханием, мягко раздвигает губы, ласкает языком зубы и нёбо. Терпеливо ждет, чтобы расслабилась.
Гладит подушечками пальцев щеки. Выворачивает душу потемневшим взглядом, жаждой, которая превращает его тело в камень. А стоит мне закрыть глаза, срывается со знакомым напором.
Если кто-то в зале и сомневался в наших отношениях, то после этого поцелуя просто обязан распрощаться с сомнениями. Не целуют случайных любовниц с такой нежностью и не сходят с ума от их губ так сильно, что вместо ужина в ресторане спешат на парковку, к машине.
Вероятно, даже великий Станиславский сказал бы свое знаменитое: «Верю!», но почему-то вместо радости я ощущаю странную тяжесть за грудиной. И устраиваюсь на заднем сиденье, а не рядом с Климом..
Дорога до дома проходит в молчании. Несмотря на хмурый взгляд Хаванского, говорить не хочется от слова «совсем». Губы печет как после кайенского перца, тело бросает то в жар, то в холод, а в голове крутятся ненужные мысли, глупости со всякими «если бы» и воспоминания...
О нашей первой встрече. Пачке денег на тумбочке и моем позоре.
О второй — когда я всю свадьбу вместо радости чувствовала страх, постоянно пряталась от свидетеля и молилась, чтобы он не назвал при всех шлюхой.
О третьей... той, которая отпечаталась в памяти лучше всех и которую я надеялась забыть.
На борьбу с этим воспоминанием уходит половина пути и остатки вечера уже в доме.
Сбежав от Клима в свою комнату, я пытаюсь настроиться на следующий рабочий день. Будто последняя модница, придирчиво выбираю одежду. Полчаса кручусь в кровати и раз пять взбиваю подушку.
Но, уснув, словно в наказание, вижу себя в огромном торговом центре и чувствую, как по ногам кровавыми ручейками вытекает жизнь.
Все настолько яркое и четкое, что даже во сне меня разрывает от отчаяния. Вновь миг за мигом переживаю свой шок, свою растерянность и боль.
Как и тогда, кричу в телефон мужу, что мне нужна его помощь. Заливаюсь слезами. И падаю... долго, куда-то глубоко. Не на пол, а сквозь него. Лечу, не замечая никого и ничего, пока не оказываюсь прижатой к мужской груди.
— Тише, тише... Все хорошо...
Я почти не слышу этих слов. Настоящее путается со сновидением, делает его еще более объемным и живым.
— Не плачь. Все будет в порядке, — раздается громче, совсем как шесть лет назад на парковке торгового центра.
Каждым звуком и словом заставляет дрожать во сне. Вместо успокоения вынуждает вспомнить, как сквозь стыд я согласилась тогда на чужую помощь. Как молилась по дороге, чтобы обошлось. Как позволяла нести себя на руках мимо машин скорой помощи и санитаров с каталкой. А потом в больнице, будто за спасательный круг, держалась за мужскую руку... все время: в приемном покое, в длинных коридорах, возле прохладного бокса операционной и сразу же после нее.
— Это прошлое, Диана. Все закончилось.
Чьи-то руки гладят меня по спине, смахивают влагу со щек и укачивают. Медленно, уверенно. Как маленькую девочку, которая первый раз разбила колени. Как взрослую женщину, которая потеряла своего ребенка и выла потом в голубую рубашку постороннего ей мужчины.
— Успокаивайся. Ты сможешь.
Простые короткие команды размазывают меня о стену между явью и фантазией. Делают боль невыносимой.
— Нет! — кричу и дергаюсь всем телом от этого дежавю. Как сквозь ледяной панцирь, прорываюсь из сновидения в реальность. — Я в порядке. В порядке... — произношу быстрее, чем успеваю хоть что-то понять.
— Молодец. Справилась. — Клим держит так же крепко, но больше не укачивает.
— Ты здесь...
Я хлопаю мокрыми ресницами, осматриваясь в темноте. От шока забываю, как вдыхать и выдыхать.
— Ты кричала и плакала.
Тру лицо, пытаясь избавиться от позорной влаги.
— Сон. Просто плохой сон.
— Я через две стены услышал.
— У тебя плохая звукоизоляция. — Смущение затапливает меня с головой. — Не нужно было приходить.
Толкаю Клима в грудь и, как только он отпускает, перебираюсь на другой край кровати.
— Тогда ты тоже так сказала, — туманно произносит Хаванский, и я замечаю горькую улыбку на его губах.
Надежда, что мой сон останется тайной, лопается мыльным пузырем. Собственное подсознание сыграло слишком злую шутку. От стыда я не знаю, куда себя деть. Хочется сбежать из комнаты. А еще лучше — из дома.
Еще минута наедине с Климом, и, наверное, так бы и сделала, но он первым встает с кровати и не оглядываясь идет к двери.
— Я ждала не тебя. — Правда сама срывается с губ.
— Ты всегда ждешь не тех, — доносится уже из коридора.
И хлопок двери, как ведро ледяной воды, смывает последние остатки моей сонливости.
Глава 20
Глава 20
После нашего разговора остаток ночи ворочаюсь в кровати без сна. Кошмары всегда действуют на меня не лучшим образом, однако сегодня я думаю не о том, что приснилось, а о том, что сказал Клим.
Как ни горько признавать, в чем-то он прав. У меня всегда хватало воли исполнять свои обязательства — слушаться родителей, даже когда внутри назревал бунт, спасать брата, даже когда он не заслуживал, быть хорошей женой, хотя нужно было развестись сразу после выкидыша и не держаться за Марка.
Я была сильной в том, что должна. И жутко слабой — в том, чего хотелось.
Все сознательные годы бежала, и не к чему-то, а от чего-то. От семьи, где было слишком тесно. От свободы, с которой не знала, что делать. От мужчин, потому что не готова была снова ломать себя под другого ради призрачного семейного счастья.
Совсем не воительница. Не Диана, а просто Ди. Трусиха с кучей комплексов.
Не самая приятная правда. Прибить бы Хаванского за то, что разбередил все это.
Уж не знаю, почувствовал Клим или так совпало, но утром меня встречает пустой дом.
«Босса нет», — в ответ на немой вопрос коротко сообщает Николай.
Можно уточнить, где он, но я не уточняю. После завтрака прошу отвезти в офис и до самого вечера занимаюсь поиском новых поставщиков и прощанием со старыми.
К ужину от злости на Клима не остается и следа. Не он причина моих бед. Только тишина в доме такая же глухая, как и утром.
— Клим Александрович уехал. — Николай снова читает мысли.
— Надолго? — Усталость всухую побеждает гордость.
— Не сказал. — Мой охранник с виноватым видом топчется у порога. — Может быть, на день, а может, и на неделю.
— Он и мне ничего не сказал...
— Ему позвонили рано утром. Парням… — Николай оборачивается в сторону домика с охраной, — пришлось срочно менять все планы и графики дежурств.
— Понятно...
Впору вскинуть руки вверх и крикнуть: «Свобода!», но, как и утром, я не ощущаю ни радости, ни обиды.
Огромный дом Клима без хозяина кажется еще больше и все равно таким же чужим. Несмотря на горячие батареи и теплый пол, к ночи я совсем замерзаю. Сон портится еще сильнее. А спустя пару дней в дополнение к холоду и бессоннице охватывает сезонная хандра.
В Питер приходит поздняя осень. С серым небом, посеревшими от сырости высотками и такими же серыми лицами. От проливных дождей блекнут даже светофоры.
Наверное, именно из-за хандры воображение проделывает со мной странные штуки.
Поначалу это беспокойство. Беспричинное, внезапное. Потом я начинаю замечать чью-то тень, следующую за мной по пятам. После — девушку. В том же кафе, где обычно обедаю. На паркинге, рядом с машиной Николая, в торговом центре, куда заглядываю на пару минут купить колготки.
