– Заметил, что вы покупали в аэропорту. – Он указал взглядом на книгу, лежавшую на ее кресле. Рафаэлле это показалось вовсе не к месту, просто бессмыслицей. – И я… я видел вас однажды на ступенях, меж Бродриком и Бродвеем, неделю тому назад. Вы…
Ну как ты ей скажешь, что она, мол, тогда плакала? Этим снова обратишь ее в бегство. Но и сказанное вроде бы покоробило ее, долгий взгляд стал напряженным. Видимо, она стала припоминать, о чем это он, и постепенно на лице проступил легкий румянец.
– Я…
Она кивнула, отвела взгляд. Судя по всему, он не репортер светской хроники. Может быть, просто псих или дурачок. И все равно не хотелось пять часов сидеть рядом с ним, гадая, с чего это он брал тебя за руку, да еще сказал: «Боже мой, это вы». Но пока она присматривалась, не сходя с места, и рассуждала, а он не сводил с нее глаз, стараясь одним взором удержать ее здесь, из репродукторов самолета прозвучало строгое указание занять свои места, и Алекс осторожно обогнул Рафаэллу, чтобы дать ей дорогу к ее креслу.
– Вы почему не садитесь?
Он стоял, крепкий, высокий, видный собой, и, словно не в силах ускользнуть, она молча прошла мимо него на свое место. Шляпу положила наверх, на полку, прежде чем Алекс добрался до своего ряда. Ее волосы блеснули наподобие черного шелка, когда она наклонила голову, отвернулась и стала смотреть в окно. Так что Алекс не продолжил разговор и уселся сам, оставив сиденье меж ними свободным.
И заметил, как колотится сердце. Она действительно не менее красива, чем виделось ему в тот вечер, когда он застал ее сидящей на ступенях, в облаке рысьего меха, с обворожительными темными глазами, вскинутыми на него, и с ручьями слез, тихо скатывающихся по лицу. И вот та самая женщина сидит совсем рядом с ним, и он всеми фибрами души желает податься к ней, коснуться ее, заключить в объятия. Да, сумасшествие, он понимает это. Она прекрасна, эта совершенная незнакомка. Он улыбнулся про себя: слова-то какие. Она совершенна во всем. Стоило взглянуть на ее шею, ее руки, на то, как она сидит, – во всем читалось совершенство, а, едва обозрев ее профиль, уже не оторвешь взор от этого лица. Затем, понимая, как неловко ей делается от его взглядов, он извлек свои бумаги и бессмысленно в них уткнулся – пусть она поверит, что он больше не любуется ею и обратил мысли на нечто иное. Лишь после взлета поймал Алекс на себе ее взгляд и краешком глаза уследил, что рассматривает она его долго и упорно.
Не в силах далее притворяться, он обернулся к ней с учтивым видом, с ненавязчивой доброй улыбкой.
– Простите, если я вас успел напугать. Просто… я не имею привычки поступать подобным образом.
Улыбка его стала шире, но ответной не последовало.
– Я… я не знаю, как объяснить.
Тут он ощутил себя действительно сумасшедшим, раз решился все объяснить. Она смотрела на него в упор, точно так, как в тот раз, когда он впервые ее увидел и был до крайности тронут.
– Увидев вас тем вечером, на ступенях, как вы… – решился Алекс продолжить и высказаться, – как вы плачете, я почувствовал полное бессилие, когда вы на меня посмотрели, а после исчезли. Вот что было. Вы просто растворились. Не один день это не давало мне покоя. Все вспоминал ваш облик, слезы на лице. – Говоря это, он рассчитывал, что ее взор смягчится, но не было признаков какой-либо перемены в выражении ее лица. Он опять заулыбался, слегка пожал плечами. – Видимо, мне просто невыносим вид страждущей девы. Всю эту неделю я волновался за вас. И вот вы передо мной. Пока звонил в свою контору, разглядел даму, занятую покупкой книги. – Он кивнул на знакомую суперобложку, не объясняя, отчего эта книга столь знакома ему. – Узнал вас. Невероятно, как в кино! Неделю напролет меня преследует ваш образ, как вы сидите на ступенях, в слезах, и вдруг вы предо мной, та самая красавица. На сей раз последовала ответная улыбка. Он был вежлив, моложав; забавно сказать, но ей вспомнился брат, который в шестнадцать лет еженедельно в кого-нибудь влюблялся.
– И опять вы исчезаете, – продолжая рассказ, он изобразил отчаяние. – Пока я повесил трубку, вы уже растворились в воздухе.
Ей не хотелось объяснять, что прошла она через служебный вход, ее провели боковыми коридорами прямо к самолету Но он был явно озадачен.
– Я не заметил вас перед посадкой. – Потом понизил голос, спросил заговорщически: – Скажите правду, вы волшебница?
Выглядел он как дитя-переросток, и ей не удалось сдержать улыбку. Ее глаза окинули его, теперь уже без раздражения и без боязни. Он слегка не в себе, слегка юн, слишком романтичен, и следует заключить, что не желает ей вреда. Он вежлив, вроде бы даже простоват. И потому она не без улыбки кивнула:
– Да.
– Ага, так я и думал. Дама-волшебница. Жуть!
Он откинулся в кресле, улыбаясь во весь рот. Улыбалась и она. Шла забавная игра. И ничем ей не угрожающая, ведь сидят они как-никак в самолете. С этим незнакомцам больше она уже не увидится. Стюардессы быстро проводят ее наружу, едва они прилетят в Нью-Йорк, и она будет вновь в безопасности, в надежных руках А заняться такой игрой с незнакомцем – милое дело. Теперь-то она припомнила его и тот вечер. Когда охватило ее чувство совершенного одиночества и заставило выбежать из дома, усесться на сбегающих по склону холма ступенях. Подняв глаза, она тогда заметила его и, прежде чем он мог бы настичь ее, удалилась под покров сада. Перебирая это в памяти, она заметила, что Алекс снова наклонился к ней. Шутливо спросил:
– А трудно быть волшебницей?
– Временами.
Ему послышался некоторый акцент, впрочем, уверенности в том не было. И тогда, убаюканный мирностью затеянной игры, он решился спросить:
– А волшебница вы американская?
– Нет. – Даже выйдя за Джона Генри, она ощущала свою принадлежность Франции и Испании. А сейчас не считала рискованным продолжать беседу с Алексом, который, похоже, взялся разглядывать набор колец на ее руках. Догадалась, что именно его интересует, и решила, что ему нелегко дастся выяснение желаемого.
Ей внезапно захотелось не рассказывать ему о себе, не быть миссис Джон Генри Филипс, хоть ненадолго. Побыть бы чуточку просто Рафаэллой, совсем молоденькой девушкой.
– Вы мне не сказали, волшебница, откуда же вы.
Он уже не разглядывал ее пальцы. Решил, что, кто бы она ни была, она состоятельна, и еще почувствовал облегчение, не обнаружив гладкой золотой полосы на соответствующем пальце. Стал строить догадки, что у нее, наверное, богатый отец и этот старик устроил ей нелегкую жизнь, отчего, видимо, и плакала она там, на ступенях, где он впервые ее увидел. Или же она развелась. Но правду сказать, его это и не занимало. А занимали ее руки, ее глаза, ее губы и та сила, что так влекла его. Он чувствовал это даже на расстоянии, и все в нем стремилось быть ближе к ней. Уж и так был он близко к ней, но понимал, что коснуться ее нельзя. Можно только продолжить начатую игру.
