Дункан Хауэлл сделал паузу, нервно откашливаясь.
Как я и предупреждал., это не слишком приятно. И, конечно, я воспринял как оскорбление то, что нас назвали «местной газетенкой».
Сукин сын.
Полностью с тобой согласен. И знай, что мы все на твоей стороне.
Я снова потрясла пузырьком с таблетками, но ничего не сказала.
Есть еще кое-что, о чем тебе необходимо знать, — продолжил Дункан Хауэлл. — На самом деле, тут два момента. Оба неприятные. Первое: сегодня днем мне позвонил человек по имени Плэтт. Он назвался сотрудником юридического департамента журнала «Суббота/Воскресенье». Он пытался разыскать тебя… но поскольку понятия не имел о твоем местонахождении, решил обратиться ко мне, узнав из заметки Винчелла о том, что ты пишешь для нас. Как бы то ни было, он просил передать тебе, что, работая на нашу газету, ты нарушаешь условия контракта…
Это полная чушь, — сказала я, и мой голос прозвучал на удивление громко.
Я лишь передаю его слова. Он также просил сообщить тебе, что с этого момента журнал прекращает выплаты.
Ничего страшного. Все равно оставалось лишь несколько недель. Есть еще какие-нибудь хорошие новости?
Боюсь, заметка Винчелла вызвала нежелательные последствия.
Что за последствия?
Я получил два телефонных звонка от редакторов «Портленд пресс геральд» и «Бангор дейли ньюс». Они оба выразили серьезную озабоченность антиамериканскими обвинениями, прозвучавшими в статье Винчелла…
Меня нельзя упрекнуть в антиамериканизме. Так же, как и моего покойного брата.
Сара, я именно так им и сказал. Но, как и многие в наши дни, они ужасно боятся подозрений в симпатиях к коммунистам.
Но я не коммунистка, черт возьми, — закричала я и неожиданно для самой себя размахнулась и швырнула пузырек через всю комнату. Он ударился об камин и разбился вдребезги.
В «Мэн газет» никто этого и не говорит. И я хочу, чтобы ты твердо знала: мы полностью за тебя. Сегодня я переговорил с половиной членов нашего совета директоров, и все согласны со мной: ты наше самое ценное приобретение, и нас не запугает какой-то желтый писака вроде мистера Винчелла. Так что тебе гарантирована наша полная поддержка, Сара.
Я молчала. Я, не отрываясь, смотрела на пламя, в котором плавились мои таблетки. Мысли о самоубийстве улетели в трубу вместе с дымом. А с ним заодно и мое желание уйти из жизни. Покончи я с собой, и это было бы истолковано как капитуляция перед Винчеллом, Маккарти и прочими ублюдками, которые использовали патриотизм как оружие, как средство борьбы за власть. Нет, я не собиралась доставлять им удовольствие своей смертью. Отныне я…
Ты здесь, Сара?
Да. Я здесь.
На следующее утро я позвонила Джоэлу Эбертсу.
Прежде чем я тебя выслушаю, — сказал он, — знай: я уверен, мы можем подать на Винчелла в суд за клевету и оскорбление личности…
Я не хочу подавать на него в суд.
Я наслышан и про «Субботу/Воскресенье». Мы определенно можем выжать из них всё, что тебе причитается… а может, и больше.
Не хочу мараться.
А придется. Если такие, как ты, не будут давать сдачи…
У меня нет желания воевать с ними. Потому что я знаю — так же, как и ты, — что в этой войне мне не победить. В любом случае, я уезжаю из страны.
Когда ты приняла такое решение?
Вчера поздно ночью. Ну или точнее, часов в пять утра.
Лично я считаю это хорошей идеей. Я могу тебе чем-то помочь?
Мне нужен паспорт. Как ты думаешь, мне его выдадут?
Почему нет? Не вижу причин. Комиссия по расследованию тебя не вызывала. Федералы тобой не занимаются. Думаю, проблем не будет, хотя я на твоем месте поспешил бы, на всякий случай — вдруг какой-нибудь умник в Вашингтоне прочтет заметку Винчелла и решит, что стоит присмотреться к тебе повнимательнее? Когда ты возвращаешься в Нью-Йорк?
Буду завтра вечером.
У меня до сих пор твоя доверенность на управление банковским счетом. Хочешь, я куплю тебе билет на пароход на этот уикэнд?
Было бы здорово.
Ну тогда я сейчас же этим займусь.
И последнее. Вчера днем я отправила тебе письмо. Оно было написано под давлением тяжелых обстоятельств… и в тот момент я вообще плохо соображала. Ты должен обещать мне, что не станешь его читать… что порвешь его и выбросишь сразу, как только получишь.
Представляю, что это за письмо.
Ты даешь мне слово?
Слово скаута. Позвони мне, как приедешь. Ты остановишься у себя?
А где же еще?
Ну если так, то не исключено, что к тебе явится гость…
О нет…
О да…
Он часто беспокоил тебя?
Ты просила не говорить тебе…
А сейчас прошу сказать.
У меня тут пачка его писем. Со слов твоего коменданта, он заходит практически через день, на случай, если ты вдруг вернулась.
Я почувствовала укол вины и угрызений совести. Но это быстро прошло.
Я найду отель, — сказала я.
Мудрое решение… если ты действительно не хочешь его видеть.
Я действительно не хочу его видеть.
Тебе решать, Сара. Позвони мне, как приедешь.
После разговора с Джоэлом Эбертсом я позвонила доктору Болдаку. Когда я объяснила ему, что собираюсь завтра уехать, он забеспокоился:
Но прошло всего две недели после операции. Швы только-только затянулись. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы вы отдохнули хотя бы еще недельку.
Трансатлантическое плавание — не такая уж серьезная физическая нагрузка
Да, но вы будете в открытом океане целых пять дней. А если вам понадобится медицинская помощь?
Уверена, на большинстве судов есть врач, и даже не один.
Мне бы действительно хотелось, чтобы вы остались.
Я не могу. Мне надо ехать.
По моему голосу он догадался, что мое решение непоколебимо.
Я понимаю, что вам необходимо уехать, — сказал он. — Так бывает после…
Значит, вы, как врач, считаете, что путешествие не угрожает моему здоровью.
Физически это немного рискованно… но не катастрофа. А что касается душевного состояния, это отличная идея. Знаете, какой совет я даю людям, пережившим тяжелое горе? Не останавливаться, только вперед.
Я так и сделала. В тот день ко мне приехала Рут и помогла собрать вещи. Я написала письмо Дункану Хауэллу с отказом от дальнейшей работы:
Прошу, пойми: я не испугалась Уолтера Винчелла. Мне просто необходимо полностью оторваться от журналистики. После событий последнего года мне кажется, что анонимность — это лучший выход. Я благодарна тебе за твою принципиальную позицию по отношению к Винчеллу. Многие на твоем месте выбрали бы легкий путь и сдали меня. Ты этого не сделал — и я это запомню на всю жизнь.
