Джеймс приучил ее спать обнаженной еще тогда, в первые восхитительные дни после их свадьбы. В то время она предпочитала всякой ночной рубашке близость его тела, обволакивающего ее своей теплотой и нежностью. После разрыва с ним она еще некоторое время продолжала спать обнаженной, пока не поняла, что одна из причин такого поведения — идущая из подсознания безумная и безнадежная попытка вспомнить запах его кожи, тепло тела, воссоздать в своей постели, которую он когда-то делил с ней, его образ. Именно тогда она, испугавшись за свой рассудок, перебралась из той комнаты в эту, где с тех пор и жила.
А сейчас надо было думать еще и о Чарли. В последнее время он стал отстаивать свое право на личную жизнь, и Вин не могла не считаться с ним.
Ее ночная рубашка была удобной и практичной. У нее было несколько рубашек одного фасона, но разных расцветок. Когда Чарли, копируя отца, тоже присел на край кровати и посмотрел на нее, она с усмешкой подумала, что те женщины, которые все эти годы делили с Джеймсом постель, вряд ли надевали на ночь такие простенькие и скучные вещи — если они вообще что-либо надевали… Нет, вряд ли они считали это нужным, подумала она, как приятно было просыпаться, чувствуя нежные и ласковые прикосновения Джеймса к своей коже. Винтер вздрогнула и покачала головой. Какого черта она позволяет своей памяти подсовывать ей такого рода картины? Она должна помнить только об одном — как Джеймс не хотел появления Чарли, как он оскорбил ее своей неверностью. Какой смысл вспоминать, как ее глупое, не желающее смириться с одиночеством тело горело огнем и жаждало Джеймса еще долгое время после его ухода и что прошли годы, прежде чем она перестала просыпаться по ночам, вскрикивая и плача от того, что его больше нет рядом.
— Ты что, не собираешься пить кофе? Вин с сожалением посмотрела на чашку, которую она поставила на ночной столик. Она боялась брать ее — ведь ее трясущиеся руки могли выдать ее состояние.
— Теперь я пью кофе без молока, — холодно сказала она.
Вин не лгала. Только изредка, желая доставить себе удовольствие либо вознаграждая себя за что-нибудь, она позволяла себе выпить чашечку кофе с молоком, но никогда не добавляла в него тертый шоколад. Один Джеймс подавал ей такой кофе, специально приготовленный им для Вин. Но, посмотрев на Чарли и заметив в его глазах разочарование, она тут же поправилась. Ведь это Чарли, а не Джеймс, принес ей кофе.
— Ну, на этот раз можно и с молоком. Полностью игнорируя Джеймса, она улыбнулась сыну, взяла чашку в руки и сделала глоток.
— Как мы себя ограничиваем! — насмешливо произнес Джеймс. — Я помню, было время, когда ты пила этот кофе с таким удовольствием, что у тебя на губах оставался ободок от шоколада, вот здесь…
Он протянул руку и легко дотронулся до ее верхней губы. К ужасу Вин, резкие слова застряли у нее в горле. Все закружилось перед глазами, и ее охватило странное томление.
Она тоже вспомнила то время, когда Джеймс после утренней чашки кофе шутливо слизывал с ее губ оставшиеся на них следы шоколада, а потом начинал легко и часто целовать их, обхватывая своими губами, вызывая ее на любовную игру. Почувствовав прикосновение его зубов, она вытягивалась как струна, замирая от охватившего ее желания. Она тихо стонала, и стон замирал у нее на губах, когда Джеймс наконец целовал ее долгим страстным поцелуем.
— Мы с папой сегодня уходим, — вдруг услышала она слова Чарли.
Она вздрогнула и мигом пришла в себя. Бедное сердце Вин колотилось от охвативших ее незваных воспоминаний, всплывших из глубин памяти.
— Мы хотим посмотреть, где он сможет организовать дело, — важно сказал Чарли.
— Я хотел побродить по окрестностям, посмотреть промышленные помещения, — объяснил Джеймс, — и подумал, что, может быть, Чарли захочет пройтись со мной. А ты сможешь привести себя в порядок.
Вин открыла рот, чтобы сказать ему, что ей это совсем не нужно, что воскресные дни они всегда проводят вместе с Чарли, но ее сын уже поднялся и шел к двери, нетерпеливо крича:
— Пошли, пап!
Джеймс повернулся и вышел вслед за ним, а Вин, чувствуя себя несчастной, поняла, что и сегодня проиграла Джеймсу. Она слышала, как Чарли, спускаясь вниз, восторженно болтает со своим отцом, и ее охватило чувство одиночества. Конечно, она могла запретить Чарли идти вместе с отцом, но по лицу сына она увидела, как он рад, и ей показалось несправедливым из-за собственной ревности лишать ребенка того, что в его глазах казалось праздником.
Ревность. Вин беспокойно повернулась в постели. Да, она ревновала к той ниточке, которая протянулась между Джеймсом и Чарли. Ревновала и боялась. Но чего? Ведь она является официальным опекуном Чарли! Но если Джеймс обратился в суд с прошением о пересмотре опекунства? А если, еще того хуже, сам Чарли объявит, что хочет жить вместе с отцом? В тишине опустевшего дома ее возбужденное воображение уже рисовало неприятные для нее картины, в которых Джеймс заново обосновывался в их городке, обзаводился собственным домом, открывал собственное дело, а Чарли становился все более несчастным, живя со своей матерью, но тайком проводя выходные вместе с отцом, и после, переполненный впечатлениями, нехотя возвращался в постылый дом. И вот в один прекрасный день он заявлял, что больше не хочет жить с нею и уходит к отцу. Она не переживет этого! Такое не должно произойти, она не может позволить дать такому случиться! Может, быть, теперь Джеймс и ищет любви Чарли. А ведь когда-то он искал ее любви.
Она напомнила себе, что любовь к ребенку отлична от любви ко взрослому человеку. Велика пропасть между родительской любовью и любовью к партнеру по постели. Но Джеймс совсем не любил маленького Чарли, упрямо повторяла она себе. Может быть, тогда и не любил, но сейчас, без сомнения, любит…
Вин с трудом оделась и медленно спустилась вниз. Кухня сияла чистотой. Только шум включенного кондиционера напоминал о том, что Джеймс и Чарли только что завтракали здесь.
Вин готовила себе кофе, когда зазвонил телефон. Слегка напрягшись, она подняла трубку и услышала такой родной голос Эстер. Вин коротко сообщила подруге о случившемся. На другом конце провода послышался потрясенный возглас Эстер:
— Ты хочешь сказать, что он запросто приехал и остался? И ты ему разрешила?
— Можно подумать, у меня был выбор! — По ее голосу Эстер поняла, как глубоко несчастна его подруга. — По закону ему до сих пор принадлежит половина дома. Но дело не только в этом, Эстер. Дело в Чарли. Он обожает Джеймса, и я боюсь, что если я укажу ему на дверь…
— О Вин, прости, пожалуйста.
В отличие от Тома Эстер немедленно все поняла и посочувствовала подруге. Для нее не нужно было облекать свои грустные мысли в слова.
