Когда стоишь в парижском метро на платформе, полной людей, и плачешь во весь голос, когда не можешь сдержать слез и даже найти в сумочке бумажной салфетки, чтобы вытереть глаза или высморкаться, никто из окружающих даже не взглянет в твою сторону. Ты для них просто еще одна ненормальная.
* * *
Когда родился Чарли, он напоминал гадкого утенка. Конечно, все — друзья, родственники и даже незнакомые женщины в магазинах — говорили, какой он красивый. Но я знала, что это неправда. И даже позже, намного позже, когда мы с Марком доставали старые фотографии, то качали головой и смеялись. Да, в нем что-то было. Например, голубые глаза и широкая беззубая улыбка. Но Чарли был маленьким, хиленьким, и его красные пальчики напоминали щупальца осьминога. Он совсем не был похож на пухлых, счастливых малышей из рекламы. А еще на его крошечной голове с пушком была шишка, которая не проходила очень, очень долго. Забавно, но я всегда считала, что матери стараются забыть о подобных вещах.
Но я не забыла.
Когда же Чарли исполнилось примерно пятнадцать месяцев, шишка исчезла практически за одну ночь. У нас есть, вернее, было видео, снятое как раз тогда. Мы купались в ванне. Чарли шлепал по воде теперь уже пухленькими ручонками, лопая пузырьки вокруг своего круглого животика. Он издавал какие-то смешные звуки, словно разговаривая со своими игрушками, выстроившимися по краю ванны. Я убрала ему ладонью волосы со лба, зачесав их назад. Розовые щеки Чарли блестели от воды, мокрые ресницы слиплись, словно были накрашены тушью, и подчеркивали синеву его глаз.
Он был таким красивым.
Именно Чарли оказался в Лерма для меня той соломинкой, что сломала спину верблюду. Я приехала как обычно, чтобы забрать его после школы. Но на этот раз Чарли ждал меня, стоя в одиночестве недалеко от ворот. Я была удивлена. Обычно он ждал меня, болтая со своими друзьями и подружкой. Мне приходилось ждать несколько минут, пока они попрощаются и пожмут друг другу руку, как мужчины. Но в тот день я едва успела остановиться, как Чарли схватился за дверную ручку, открыл дверь и запрыгнул в машину.
— Привет, дружок, — улыбнулась я. — Что за спешка?
Он неопределенно пожал плечами, не глядя на меня.
— Поехали домой, пожалуйста.
— Конечно.
Я проехала мимо школы и помахала рукой его друзьям, стоящим в стороне. Они не помахали мне в ответ. Я подождала, пока мы завернем за угол, и снова попыталась начать разговор:
— Что случилось, Чарли?
— Ничего, — еле слышно проговорил он, глядя в окно.
Я решила пока не доставать его расспросами, и мы в молчании ехали мимо реки. Впервые после двух недель непрекращающегося дождя выглянуло солнце, и вода стала грязно-коричневой. Пора сделать еще одну попытку.
— Вода в реке поднялась…
В ответ все то же молчание.
Мы свернули на ухабистую дорогу, ведущую к Лерма.
— Слушай, Чарли, ты должен сказать мне, что тебя гложет. Иначе…
Тут он сорвался:
— Отстань, мам! Ты не можешь мне помочь!
Чарли воскликнул так громко и внезапно, что я в испуге резко надавила на педаль тормоза. Хотя на дороге больше не было ни одной живой души, я включила поворотник, просто по привычке, которая осталась у меня от езды по городу, свернула на обочину и остановилась.
Я повернулась к Чарли:
— Хорошо. Тогда расскажи мне об этом, чтобы я точно знала, что действительно не могу тебе помочь.
Чарли взглянул на меня и нахмурился. Тогда я заметила, что его нос был красным и чуть припух, а под глазами расплылась синева.
Если и есть человек, который может вскрикнуть громче Чарли, так это я.
— Проклятье! Что, черт подери, они с тобой сделали?
Я протянула руку, чтобы повернуть лицо Чарли к себе, но он отдернул голову.
— Ничего. Не надо закатывать hystérique.
— Истерик-у! — бросила я в ответ. Боже, как я ненавидела эти новые словечки, которых Чарли набирался у своих приятелей. Он часто пользовался ими с тех пор, как мы переехали в Лерма. — Я и не думаю закатывать истерику, но обязательно закачу, если ты мне сейчас же не расскажешь, что именно случилось!
Он смотрел на меня, пытаясь вычислить мое настроение. Если говорить начистоту, то я и впрямь была близка к тому, чтобы закатить эту самую истерику, о которой говорил Чарли, когда осмотрела его нос и провела пальцем по переносице, перед тем как он отстранился от меня. Нос определенно опух, но, к счастью, не был сломан, просто ушиблен, сильно ушиблен. Мой взгляд поймал выражение его глаз. Я видела, что он так просто не сдастся. Самое время было подключать артиллерию.
— Но если ты мне все не расскажешь… — Я сделала паузу, взвешивая, чем пригрозить на сей раз, — то я сейчас же разворачиваюсь, отвожу тебя в школу и мы вместе идем выяснять все у директора. Тогда посмотришь, какую hystérique могу я закатить!
По взгляду Чарли было видно, что он дрогнул. Я ждала.
Когда он заговорил, мне пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать, что он говорит.
— Есть один парень…
Я кивнула, вспомнив тех ребят, что стояли возле забора в первый учебный день.
— Старше на год, да?
— Да, — выдохнул он. — Он всегда говорит, что австралийцы неудачники и что я должен убираться туда, откуда приехал.
— И?..
— Сегодня я выходил из туалета, а он стоял там, рядом со своими друзьями, и снова начал обзывать меня неудачником.
— Ты был один?
Чарли кивнул.
— Он здоровый парень, так?
Чарли снова кивнул.
— Ты ударил его?
— Ма-ам!
Очевидно, я опять сказала нелепую вещь.
— Конечно нет! Он слишком большой!
Я улыбнулась. Мой мальчик был неглупым парнем.
— Что потом произошло?
— Я сказал ему «Fous le camp». Проваливай. Тогда он подошел ко мне и схватил меня за рубашку.
У меня перехватило дыхание.
— А потом он сделал un coup de boule.
— Что сделал?
— Un coup de boule. — Чарли резко дернул головой вперед, имитируя удар, для наглядности.
— Ударил тебя головой! — воскликнула я в ужасе. — Этот парень ударил тебя головой?
Прилив гнева, который я испытала в тот момент, не шел ни в какое сравнение с той волной ярости, нахлынувшей на меня, как только я услышала слова директора-генерала, что, возможно, я слишком бурно отреагировала на этот инцидент.
— Après tout (В конце концов), madame, — произнес он, поднимая руку. — Это всего лишь обычная потасовка между мальчишками.
Забавно, что в его французском не было слова «хулиган».
Когда директор провожал меня из кабинета, придерживая за локоть, его улыбка была настолько же искренней, насколько бывает искренней улыбка у змеи. Если такое вообще возможно.
