Быстрым движением Ивонна поймала руку Форбса и прижала ее к своей щеке.
— Попроси такси подождать и зайди ко мне на несколько минут, когда мы приедем, — попросила она.
— Зачем, дорогая?
Не знаю… Просто я хочу побыть с тобой на несколько минут подольше.
Форбс взглянул на часы. Гораздо позже это его действие стало очень тревожить Ивонну. Форбс все делал по часам — следствие военного воспитания. Все действия были строго расписаны по времени.
— Хорошо, — произнес он, — у меня есть несколько свободных минут. Я заскочу и поздороваюсь с твоими родителями.
— Я хочу не этого. Тем более родителей все равно нет дома. Я просто хочу, чтобы ты на несколько минут обнял меня, — сказала Ивонна.
Форбс вдруг увидел, что она бледна и взволнована. Он не понимал причин, но любил ее до сумасшествия и был готов обнимать хоть сутки.
Форбс попросил таксиста подождать и прошел в дом вместе с Ивонной.
Первое, что она увидела в холле, была большая посылка, обернутая коричневой бумагой и прислоненная к столику. Ивонна сразу по форме и размерам определила под упаковкой картину. Форбс снял шляпу, перчатки и потер свои замерзшие руки.
— Еще подарок? — спросил он.
— Да, думаю, да, — ответила Ивонна, глядя на посылку так, будто та ее напугала.
— Какая огромная штука, — сказал Форбс. — Что там?
Ивонна не успела остановить его. Он взял посылку и понес в гостиную.
— Давай посмотрим…
Ивонне хотелось сказать: «Нет, не сейчас… Подожди, я хочу, чтобы ты поцеловал меня…» Но слова не произносились. Она стояла и смотрела зачарованными глазами, как большие, сильные руки Форбса развязывают веревки. Ивонна чего-то боялась, но это был безымянный страх. Когда оберточная бумага упала с полотна, она сразу поняла, почему ей не хотелось, чтобы Форбс увидел картину.
Посылка пришла от Стивена. Обещанный свадебный подарок — портрет самой Ивонны. Один из тех, которые он сделал прошлым летом. Голова и плечи. Типичный Стивен Байст, показавший свою способность воссоздавать жизненность и характер рисуемого человека.
Ивонна в зеленом платье, в сатиновом плащике, спадавшем с плеч и оставившем их обнаженными. Ее голова была откинута назад, а глаза полузакрыты. Поза выглядела любопытно томной — полузакрытые глаза и красные губы, словно тянущиеся для поцелуя. Длинные каштановые волосы падали немного беспорядочно и прикрывали одну бровь. Их красно-коричневый цвет резко контрастировал с жемчужным оттенком кожи.
Ивонна смотрела на портрет, и ее сердце, казалось, сначала дико забилось, а потом едва не остановилось. Почему Стивен прислал именно эту картину? Он клялся, что никогда с ней не расстанется. Она висела на стене напротив его кровати в студии. Ивонна помнила очень хорошо, как позировала, как Стивен отбросил кисти, подошел к ней и обнял ее.
— Ты славное существо, моя Ивонна, — сказал он. — Когда ты в зеленом платье, в тебе есть что-то языческое. Знаешь, ты язычница под налетом цивилизации.
Потом они с дикой страстью целовались. Ивонна была напугана чертой, которую Стивен называл «языческой» и которая, как это не парадоксально, воспринималась как строго пуританская. Страсть и борьба тех дней, духовная и физическая, вернулись теперь пылающим потоком воспоминаний к девушке, собиравшейся замуж за Форбса Джеффертона. Ивонна словно приросла к полу, глядя на сказочный портрет, ненавидя его, себя и Стивена, за то, что он прислал его.
Форбс читал карточку, приложенную к посылке.
«Я не могу создать ничего лучшего, чем эта работа. Поэтому посылаю тебе ее с искренними пожеланиями счастья.
Стивен.»
— Боже мой! — воскликнул Форбс, оторвавшись от карточки и снова взглянув на портрет. — Какая жуткая штука. Это ужасно похоже на тебя, однако, я не знаю, нравится мне картина или нет… Ты здесь как… Даже не знаю, как сказать.
Он рассмеялся и посмотрел на Ивонну. Она пыталась тоже рассмеяться, но выглядела смущенной и была странно бледна.
— Я знаю, что ты имеешь в виду… Мне здесь подходит определение «язычница», я полагаю.
— Да, — согласился Форбс. — Думаю, да, — и добавил: — Мне не нравится.
— А ты не считаешь меня язычницей, Форбс?
Он посмотрел на Ивонну, не понимая ни ее смеха с истерическими нотками, ни намеков, коробивших его.
— Нет, это не то слово, которым можно тебя описать. Ты совсем другая.
Ивонна сжала руки, испугавшись своей дрожи. Форбс имел о ней самое высокое мнение. Для него она была совершенством, а для Стивена нет, разве только что в физическом смысле. Но хорошо ли Форбс знает ее? Узнает ли он когда-нибудь ее по-настоящему? Стивен буквально видел ее насквозь.
— Кто этот парень, Стивен Байст? — спросил Форбс.
Ивонна услышала свой голос, как бы со стороны:
— Ты знаешь. Я рассказывала тебе о нем как-то… Один из… Из моей компании художников. Лучший художник из всех. Когда-нибудь он станет знаменитым. Так все говорят. Этот портрет может оказаться очень ценным, — Ивонна нервно усмехнулась.
Форбс, нахмурившись, словно его что-то беспокоило, снова посмотрел на холст. Он всегда видел Ивонну в ангельском свете, и никогда не замечал в ней чувственную молодую женщину, нарисованную этим человеком, Стивеном Байстом. Форбс был человеком естественных, здоровых инстинктов, без воображения или чувственности. Однажды затвердив у себя в голове какую-либо идею, он становился невероятно упрямым. Ничто не могло заставить его поверить, будто Ивонна могла на самом деле выглядеть, как эта девушка на картине.
Воцарившееся между молодыми людьми молчание было почти неловким. Оба тревожно смотрели на портрет, не высказывая своих мыслей.
Произошла еще одна вспышка воспоминаний. Как-то Ивонна сидела перед Стивеном. Он только что закончил рисовать ее и сказал… Она помнила, как Стивен снял очки, потер пахнувшей краской рукой глаза и вдруг посмотрел на нее немного насмешливо.
— Этот портрет не понравится никому, кроме меня и критиков, потому что никто тебя так не воспринимает, мой ягненок. Видишь ли, для мира ты, главным образом, розочка, которую нужно рисовать с лилией в ручках. Девушка, которой Суинберн адресовал бы эти слова: «Лилии и томность добродетели…» Но я знаю, что существует другая Ивонна, борющаяся за самовыражение. Художник… настоящая женщина, невероятно отзывчивая к красоте… страстная женщина, достойная «роз и восхищения»! Это твое очарование — те две разные Ивонны, и я люблю обеих. Однако я нарисовал слишком много лилий. Здесь же розы и восторг. Никогда не расстанусь с этим портретом.
Каждое слово, произнесенное тогда Стивеном, вернулось сейчас к Ивонне с невероятной ясностью в этот неожиданный момент. И она испугалась их эффекту.
