В воздухе кружился серпантин и витал запах пиццы, который танцовщицы пытались зажевать мятными подушечками.
– Мы сегодня пойдем? Мне необходимо потанцевать.
«Необходимо» было любимым словом Веро, она его использовала очень часто. «Мне необходим воздух», «Мне необходима вода», «Мне необходима сигарета», «Мне необходимы туфли», «Мне необходим мужчина».
Серия танцев пуглиесе подходила к концу, а мы продолжали сидеть, без желания разговаривать, глядя на танцплощадку. Женщины, их ноги: пятка, носок, поворот, ноги сплетаются и кружат в такт с ногами мужчин; веки опущены, на лице блаженная, сексуальная улыбка. У мужчин челки, гель и прямые брови, даже молодые и современные парнишки переодеты в танцоров танго.
Веро сделала мне знак. Там был Рикардо, в своей синей в полоску рубашке, аккуратно заправленной в штаны с темным кожаным поясом, на бронзовой бляшке была выгравирована лошадиная голова.
Мы прижались щеками друг к другу; от него пахло мылом. Я закрыла глаза, и мое тело начало двигаться, прекрасно повторяя его движения, мы танцевали слаженно, как соединяются части пряжки на его ремне. Все было так просто. Я скользила с такой естественной легкостью, с какой мне хотелось бы скользить и в жизни. Мы пересекали зоны кружения, мы сталкивались с некоторыми парами; каждый такт, в каком-нибудь повороте я открывала глаза и смотрела на лицо Рикардо в зеркала салона.
– А как же все твои женихи и мужья? Они разрешают тебе приходить сюда?
Я выдавила из себя улыбку. Всегда одна и та же шутка.
– Почему ты не пришла в прошлую пятницу?
– Не смогла.
– Ты должна приходить, – он закончил поворот и закрыл объятия, чтобы сказать то, что он собирался мне сказать, и чтоб при этом я на него не смотрела, – когда ты не приходишь, я чувствую, что мне чего-то не хватает.
Я не хотела, чтобы он говорил. Я хотела только танцевать. Как Катель Голлет, британская принцесса, погрязшая в развратных удовольствиях и танцах. «Когда я встречу достойного рыцаря, способного танцевать со мной двенадцать часов подряд, я подарю ему свою руку и сердце», – пела Катель. Дьявол переоделся статным танцором в черно-красном костюме и в шляпе с пером грифа, и для Катель все закончилось трагично. Но Рикардо не был статным и был одет в синее. Рикардо был всего лишь мужчиной-партнером.
Я знала, почему я ему нравлюсь, хотя даже он этого не знал. Причина была не в моем теле, не в волосах, не в глазах: я ему нравилась, потому что я не разговаривала. Прежде всего, я не рассказывала о себе, я вообще исключила первое лицо из своего словарного запаса. Я не говорила фразами типа: «Я из тех людей, которые…» Я концентрировалась только на танце, на музыке или на чем-то другом, чем не был он или я сама. Я устремляла взгляд куда-то между его подбородком и шеей и никогда не смотрела ему в глаза, хотя мне нравилось прикасаться к его телу, его плечам, бицепсам и спине. Он мог догадываться об этом по тому, как я сжимала руку, по тому, как моя рука мягко скользила по его рубашке.
Танец закончился. Я оставила его в дальнем конце салона и вернулась за свой столик; поток танцоров колыхался то вправо, то влево, как воды Красного моря.
Веро ушла в туалет, чтобы в очередной раз накраситься. Адриана только что пришла, у нее был отсутствующий вид, свойственный женщинам, которые влюблены в кого-то, кого в данный момент нет рядом, и которые с головой погружены в свою любовь. Она стерла выражение печали со своего лица, как снимают макияж хлопковыми подушечками. Предмету ее обожания было сорок лет, он был разведен, имел сына, его звали Клаудио. Я огляделась вокруг: столики, еще столики, барная стойка, мужчины, которые кивают головами в надежде, что она их заметит.
– Тебя со всех сторон приглашают танцевать.
– Где? – весело спросила Адри; она курила свою «Виржинию Слимс», словно через мундштук.
– Гэри Олдмэн, вон там, за барной стойкой; наемный убийца в углу со стороны туалета; Шварценеггер за своим обычным столиком…
– Как Диего? – спросила Веро.
Она вернулась из туалета. Ее, кожа была такого бледно-зеленоватого цвета, который появляется летом, когда не загораешь, на губах – темно-лиловая помада, которая ей совсем не шла. Еще она распустила волосы. Я сразу вспомнила слова мамы: «Когда ты красишься и распускаешь волосы, сразу становишься другой». Веро и была другой: напуганной и тревожной.
– Диего – хорошо, – ответила я.
– Ты никогда ничего не рассказываешь.
Она была права. Почему я никогда не говорила о Диего? Иногда это заставляло меня сомневаться в искренности моей любви к нему. Женщины всегда находят повод поговорить о мужчинах, в которых они влюблены. Они цитируют сказанное ими, рассказывают их истории и даже повторяют их шутки. Я раньше тоже это делала, но не с Диего. Когда-то я рассказывала о Томасе, потом о Сантьяго, когда мы уже расстались. Мне лучше не вспоминать, сколько раз я произносила имена «Томас» и «Сантьяго». Это был способ позвать их, перенести их поближе к себе. Может быть, я не говорила о Диего, потому что он и так всегда был очень близко, не было необходимости вспоминать его, звать. Он был всегда на расстоянии вытянутой руки. В любом случае, сейчас я могла бы рассказать им о Сантьяго, о его приезде в Буэнос-Айрес.
Девять лет назад я рассказывала о Сантьяго, сидя за этим самым столиком.
– Говоришь, он делал тебе вот так? – Веро затыкала уши и закрывала глаза. – Здорово, внутри все шумит.
– Да. И целовал, как будто дуя мне в рот. Он целовал меня всю, до пальцев на ногах, и у меня было ощущение, что все, что меня окружает, – мое.
Я удивлялась самой себе, что рассказываю такие подробности, немного приукрашивая их. Но это опять же был способ еще раз призвать его.
– Это техника индейцев майя? Или, может, инков из Колумбии? – говорила Адри. – Мы можем называть это «колумбийка». Сделай мне колумбийку. Представляешь себе?
Еще я рассказывала о Сантьяго после его звонков.
– Ты уверена, что это был он?
– Да. 00 571 61 64132 – звонок из Боготы, я это уже выяснила.
– Может быть, это звонили Диего?
– Кто может звонить Диего из Колумбии? В любом случае, ему бы оставили сообщение.
Затем начинались дебаты: сколько времени можно быть влюбленной в мужчину, не видя его? «Всю жизнь», – утверждала Веро (не видеть его – это совсем ничего не значит). Для Адри все зависело от того, влюблена ли ты еще в одного или нет, она говорила, что можно влюбиться сразу в двух, особенно когда один находится где-то далеко. «Все зависит от этого», – говорила она. Слишком много условностей, и мы меняли тему.
– Сегодня ты войдешь в мое прошлое, в прошлое моей жизни. Три чувства сохранит моя раненая душа: любовь, грусть и боль, – пела Веро, и у нее неплохо получалось.
