Без прелюдий, обычных наших ласк, неторопливой обстоятельности. Жадно, до боли, до прикушенных губ и синяков на теле. Но так было нужно. Потом мы прижимались друг к другу — отопление ещё не дали, прохладно было — Димка обнимал меня, словно всю меня хотел в своих объятиях спрятать.
— Я слишком тебя люблю, — шептал горячо он. — Слишком. Неправильно даже, сам боюсь. Если ты… ты только не обманывай меня, хорошо? Вы всего лишь мороженое ели, а мне его убить хотелось.
Я гладила его по волосам, обещала не обманывать никогда-никогда. Снова лгала.
Вспоминать прошлое не хотелось. Но оно само лезло в голову, назойливо, неотвратимо. Наверное присутствие Димки запустило эту машину, а теперь она мучила меня, словно самое изощренное устройство пыток.
Дверь за Игорем закрылась, я осталась наедине со своими мыслями. Первая была очень глупой — бежать. Бегать я уже пробовала, бежали мы вместе с Лялькой, когда она забеременела. Нашли нас до обидного быстро.
Но тогда, когда нас встретили на станции электрички, в одном из далёких городков — плутали мы изрядно — мы восприняли это смиренно, словно наказание за непослушание. Но сейчас то, сейчас! Когда я уже поверила в свою мнимую свободу…
— Убегу, — решила я, и вслух сказала, чтобы точно утвердиться.
Вещи пошла собирать. Так, чтобы незаметно было, что уезжаю, по минимуму. Прошла на кухню, залезла под стол, ножом выковыряла одну из половиц паркета. Под ней — деньги на чёрный день. Такая же заначка есть на даче, с ними мне спокойнее. Документы, минимум сменки в рюкзак, ещё одна сумка у меня на даче тоже, главное добраться до неё.
Вместо шубы короткий пуховик, удобные тёплые кроссовки на ноги, джинсы, дурацкая полосатая шапка…. Может сойду за студентку. А шуба, тряпки — на тот свет все барахло не утащить. Вышла из квартиры. Люк на чердак закрыт, но у меня есть ключ. В соседнем вовсе только толкнуть — откроется. Я уже не раз проверяла. Столько же раз, сколько мне сбежать хотелось.
Срезала путь к проспекту через дворы, махнула рукой останавливая машину…из города я выбралась. А потом сидела и плакала на одной из остановок. Плакала потому, что знала — уехать не смогу. Мне уже давно пообещали, что любые мои проступки аукнутся на Ляльке, а я не верила в защиту стен и её болезни. Ляльке и так досталось, не хочу, чтобы и над ребёнком, что в ней поселился, надругались. Да и Сенька, как я Сеньку оставлю?
Я вернулась. Прятаться не стала вошла в свой подъезд, не таясь. Может и правда следят за мной? Да кому оно нужно. Знают — никуда я не денусь. Приняла душ, словно второй заплыв за вечер поможет смыть с меня грязь. Такую ничем не вывести — въелась. В самую душу.
Даже котлету остывшую и очень неаппетитную доела. А потом лежала, даже не пытаясь уснуть, и набирала Сеньки номер каждые пять минут. Я знала, он бы спас. Он только и делал, что меня спасал, с воистину мазохистическим удовольствием.
В обеденный перерыв ушла с работы. Пошла к Главному. Так мы его и называли — Главный. Где он обретался я прекрасно знала, он вообще был на редкость консервативен. Здесь я была всего два раза, но помнила адрес прекрасно — такое не забывается.
Домик находился в частном секторе, который могли бы застроить высотками, но словно забыли про него. Земля недалеко от центра, и поэтому «домики» были солидными. Тот, что нужен мне намеренно простоват. Красный кирпич, два этажа, три окна на первом этаже смотрят на улицу, и одно большое наверху. Зато забор что нужно. И за коваными воротами сторожка, в ней всегда дежурит охранник.
Я вышла из машины, подошла к воротам. Охранник посмотрел на меня лениво, потом снова уткнулся в книгу. Я демонстративно нажала на звонок. И жала ещё минуты две. Мужчина не выдержал и подошёл к воротам.
— Чего тебе?
— Я к Главному. Катя Коломейцева.
— И?
— Позвони.
Охранник вздохнул и вернулся в свою сторожку. Я видела, что он и правда звонит. Разговор длился долго, добрых минуты три. А потом он отпер ворота, пропуская меня внутрь. Я не ожидала, что меня пропустят, действовала наудачу. И удача меня не подвела. И даже робкая надежда загорелась — а вдруг получится? Не звери же они, в конце концов.
Однако голос внутри шептал — звери. Ты же сама прекрасно это знаешь.
Тщательно очищенная от снега дорожка вела к дому. Летом здесь клумбы, я знаю. В них пионы, астры, а к осени, огромные, чуть не с голову пурпурные георгины. Он сам за цветами ухаживал, была у него такая слабость. И розарий у него был отменный, но больше он тяготел к простым цветам.
У дверей дома меня ждал парень. Открыл, ввёл в дом. И смотрел внимательно за каждым моим шагом, словно боялся, что я обворую его хозяина. Впрочем, я именно обворовала когда-то, пусть и не своими руками, за что по сей день и расплачиваюсь.
Ничего здесь не изменилось. Так же чисто, ни пылинки. Нарядные занавески, даже пол блестит, пожалуй этот дом мог бы по соревноваться с моей квартирой по чистоте. Пахнет травами, вкусно пахнет. Умиротворяет. Словно к дедушке приехала, которого у меня никогда не было.
Николай Юрьевич именно дедушкой и был. Не знаю, сколько ему было лет, но за годы нашего знакомства он нисколько не изменился, мне казалось, что время над ним не властно. Он сидел в гостиной, пожалуй, её можно было назвать горницей, она была выполнена в исконно русских традициях. Даже печка имелась, а в ней чуть потрескивали дрова. На застеленном цветастой скатертью столе самовар, блюдце с пряниками, вазочки с вареньем. Именно от чая душистыми травами и пахло.
Он поднялся, завидев меня. Кивнул парню, тот вышел и дверь за собой прикрыл. Впрочем, неплотно. Улыбнулся, сверкнув белыми, не по возрасту зубами.
— Катенька! Сколько лет, сколько зим… чаю будешь?
— Буду, — согласилась я.
Села. Чай действительно был вкусным. И малиновое варенье, и свежие баранки тоже. Николай Юрьевич пил с удовольствием, шумно прихлебывая, и меня разглядывал. А я его. Стариком бы его язык не повернулся назвать, слишком много было в нем силы. Он был даже красив. Волосы, пусть и поседели, но были такими же густыми, как и в молодости, лежали игривой волной, подчиняясь стильной стрижке. Свитер, простенький, ромбами, домашние брюки. Николай Юрьевич — воплощение уюта.
— По какой нужде пожаловала?
Я отодвинула чашку. Пальцы мелко задрожали, я спрятала их на коленях, под скатертью. И как подобрать слова, которые могли бы меня спасти? По дороге надо было подготовиться, нет же, всякая чушь в голову лезла.
— Четыре года, — наконец начала я. — Четыре года, Николай Юрьевич вы позволяли мне считать себя свободной. Почему сейчас?
— Обстоятельства изменились, — спокойно ответил он. — Игроки…новые. Правила тоже. А я старею, Катенька, старею. И уйти ещё не готов, надо же все передать в надёжные руки, чтобы не просрали…
— Сенька…
— Сенька твой уехал. И молчать будет, коли не глуп. А глупым ему быть никак нельзя — высоко метит.
Я поняла, что бесполезно. Он что-то решил, и передумать я его не заставлю. Мелькнула дикая мысль — просто убить его. Взять нож, лежащий рядышком на столе, словно специально, и пырнуть. Сенька говорил, что ножом в грудь лучше не бить — в сердце все равно не попаду, да и ребра…а вот если в живот, и провернуть… А лучше — несколько раз ударить. Чтобы точно. И стану свободной. А тюрьма…не важно уже.
Николай Юрьевич улыбнулся, словно мысли мои читая. Нисколько они его не пугали. Знал, что не стану. Не смогу. А если смогу, я возможно сильнее его, он же стар…то как же Сенька, Лялька? Жизни им не дадут…
— Мне даже инструкций ни каких не дали, — как можно суше сказала я. — Ничего. Только время.
— А ничего и не нужно, Катенька. От тебя требуется просто быть женщиной. Красивой женщиной. Но ты, Катенька, и безо всяких усилий красива…
Я задохнулась. Не ожидала, что все будет настолько примитивно. Хотя чего ожидала? Мата Хари из меня так себе… поднялась, неловко дернув скатерть, опрокинулась чашка с недопитым чаем, жалобно звякнув о блюдце. Расплылся неопрятным пятном чай.