Они встретились на улице, когда стемнело. Как обычно. Марк ходил гулять с Файлин каждый вечер, едва спадала дневная жара.
— Она здесь работает, мы не всё время здесь живём, — откусила Лина красную глазурь, обнажив бледно-зелёную кожуру.
Китайский квартал Бангкока, где Ваан снимала квартиру на двух этажах, казался Марку таким же как это зелёное яблоко в красной глазури: снаружи одним, внутри другим.
Днём на узких улочках шла бойкая торговля ширпотребом, снадобьями, тканями, автозапчастями и прочей ерундой. А вечерами чайнатаун становился похож на человеческий улей, где только и делают, что едят. Улей с огромным количеством китайской и тайской еды, где постоянно что-то готовят: жарят, парят, варят, разливают по полиэтиленовым пакетикам.
Ярко, шумно, колоритно, пёстро. И тьма народа.
Они с Файлин купили жареные каштаны ей, кусок хрустящего цыплёнка ему, порцию только что почищенного дуриана на десерт, и нашли место в милом ресторанчике при отеле в начале улицы.
Заказали два шейка: Марку с тайским ромом, Файлин просто фруктовый со льдом.
По вечерам здесь играл джаз.
Good morning heartache… You old gloomy sight…
Доброе утро, сердечная боль… — под хриплый голос саксофона томно гнусавила певица. — Выглядишь всё так же мрачно…
— Не обижайся на неё, — Лина облизала пальцы и выкинула пакетик от дуриана. — Маме не нравится бить людей, но когда-то её саму учили так же, и она соблюдает эти правила. Дикая традиция, понимаю, — скривилась она. — И странный способ. Но он работает.
Марк мог бы поспорить, что в её матери нет ни грамма сострадания, в отличие от Файлин. И она ни капельки не сожалеет, что ей приходится его лупцевать, но не стал спорить и расстраивать девчонку.
— Когда-то учеников били палками по спине, чтобы они прямо держали спину, по пальцам — чтобы писали красиво, по пяткам — если провинились, — рассказывала она. — Так их учили послушанию, смирению и уважению. Но это другое. Это позволяет сосредоточится. Боль, злость, беспомощность от того, что тебя привязали — работают на тебя. Когда ты научишься их не замечать, то станешь более собран, сконцентрирован на поставленной задаче. Так мозг справляется быстрее, в памяти остаётся тактильный след, а след на коже, — она пожала плечами, — он просуществует мгновенье и исчезнет.
— Я бы не назвал это мгновеньем, — выразительно почесал Марк спину о стул. Надо бы тебе самой когда-нибудь попробовать, усмехнулся он. Вряд ли после этого ты будешь убеждать меня, что это хорошо. И даже полезно. Но в одном она была права: следов на коже не оставалось. Они болезненно вспухали, но потом проходили.
— Сколько тайских слов ты уже выучил? — прищурилась Лина.
Её густые загнутые и абсолютно белые ресницы казались Марку покрытыми инеем. Глаза под ними — прозрачными льдинками. А она сама — сказочной снежной принцессой. От неё даже словно веяло прохладой. Спасительной, в этом удушающем климате. Но щурилась она не потому, что вопрос был с подвохом, а потому, что плохо видела.
За эти дни Марк узнал, что близорукость и другие проблемы со зрением, например, непроизвольное подёргивание глазами, прилагаются к альбинизму, как и непереносимость солнца, на котором, из-за врождённого отсутствия пигмента, их кожа сразу сгорает. Рак кожи, которым к тридцати годам заболевает больше половины альбиносов, нарушение свёртываемости крови и потеря зрения — это их перспективы и расплата за свою «необычность».
Но страшнее всего быть альбиносом в Танзании. Там их рождается в пятнадцать раз выше, чем в остальном мире. И минимум пять веков существует поверье, что плоть альбиносов является лечебной. Поэтому за ними устраивают настоящую охоту. Расчленяют и продают колдунам по частям. Язык, глаза, конечности по отдельности можно сбыть за сто тысяч долларов. Всё это рассказала ему Файлин.
— Так сколько? — напомнила она о себе. — Тайских слов?
— Чан ми наб, — на тайском ответил ей Марк «я не считал» и пожал плечами. — Все, что были нужны.
— За три недели? — округлила она глаза. — Ты же здесь столько? Почти месяц?
Марк кивнул. Он решил, что, если сейчас она скажет, что это из-за порки, он её точно стукнет как-нибудь маминой плёткой. Но, кажется, он просто поразил её своими успехами, и ей было интересно связано ли это.
— Как думаешь, а сколько бы ты выучил, сидя со словарём?
Марк был уверен: столько же. А может даже больше. Он пожал плечами.
— Я никогда не учил иностранный язык со словарём.
— А как ты учил?
— У нас была гувернантка. Англичанка, — почти не соврал он.
Гувернантка у них с сестрой была. Но, во-первых, пожилая латиноамериканка, а во-вторых, скорее няня. Она помогала маме по хозяйству, когда они ещё не ходили в школу. Единственное, чему она их научила — что словом пута можно выразить любую эмоцию от гнева до восторга. Путо (видимо, проститут) она звала отца, путон вербенеро (чёртовы шлюхи) соседок, а уна путада (хреново, паршиво, чёрт побери) восклицала при каждом удобном и неудобном случае.
— Старая? — поверила ему Файлин.
— Нет, молодая и красивая, — загадочно улыбнулся Марк.
— Ты с ней потерял девственность? — спросила она шёпотом. С восторгом.
Марк чуть коктейлем не подавился, представив себя в объятиях Рамоны, с её формами размера плюс-сайз.
О чём только думает эта девчонка! — возмутился он. Но в ответ лишь многозначительно пожал плечами, что означало ни да, ни нет.
Она же ещё мала задавать такие вопросы! Но тут же подумал: а неплохо будет добавить подробностей и выдавать эту историю за правду.
Сколько ей допустим было, гувернантке? Скажем, семнадцать? А мне тринадцать. Не слишком рано?
Что касается порки, для себя он решил, если в ней и была какая-то методика «кнута без пряника», то в нём она вызывала единственное желание — справиться с заданием быстрее и наконец засунуть спину под холодный душ. Может, в этом и был смысл? Но пока Марк просто терпел, присматривался, прислушался и делал, что говорят, потому что ничего не понимал.
И ладно язык. Ладно каталоги аукционных домов, что он зазубривал постранично. Ваан всё же была специалистом по антиквариату, а он как бы её подмастерьем, это пригодится для работы. Хоть с каталогами и было сложнее: там были картинки, а не только имена и даты. Нюансы, которых Марк не понимал, а Мадам лупцевала его за каждый промах. Но зачем она заставляла его учить наизусть бессмысленные колонки цифр, он не вдуплял совсем. Он был уверен, чтобы тренировать память, есть методики и проще, и безопаснее.
Он не спорил. Просто не понимал: зачем бить? И надеялся, что однажды поймёт. Перестанет чувствовать боль, или вместо неё почувствует что-то другое. А, может… он пристально посмотрел на Файлин, словно она натолкнула его на эту мысль. Может, его именно дрессируют как собаку? И какими словами не прикрывай суть — это всё то же подчинение, повиновение и послушание?
Ему казалось, что на таких условиях они договорились: он делает всё, что говорит мадам Ваан, а она — помогает ему найти убийц сестры и поквитаться. Но месяц подходил к концу, а он пока он не получил ничего.
В тот же день, пока Ваан не было, он зашёл в спальню и заранее ослабил крепления наручников.
А на следующее утро…
— Цифры, — сунула Ваан ему под нос лист.
Он намерено ошибся, вырвал руку и перехватил занесённую плётку.
Накрутил на руку кожаные верёвки и подтянул женщину к себе:
— Хватит. У нас был договор.
Она испугалась. Тень страха набежала на её лицо лишь на мгновенье и тут же сменилась удивлением, но Марк заметил. А потом Ваан засмеялась и отбросила плётку в сторону.
— На этом твоё обучение окончено. Поздравляю, мой мальчик, ты получил диплом с отличием. И перешёл в следующий класс. Теперь ты младший партнёр.
