Но мы по-прежнему в лесу, обстановка между нами напряжённая: Ленка рядом, и я решил, что с меня хватит. Однако, несмотря на все разногласия, повязку сменить и кровь остановить я ей позволяю. У Хелен это хорошо и ловко получается. Я бы даже сказал, профессионально. Не знал бы, что бухгалтерша, подумал бы — медсестра.
Она же никуда не спешит и продолжает шептать. Асмрщица, блин, аж мурашки по загривку.
— Саш, ну конечно, он хотел большего, ну… Предварительных ласк, понимаешь. Но я не позволила. Вообще боялась таких моментов, когда наедине были, когда бугаев он отсылал и давай приставать, гладить. Переживала очень сильно, а вдруг сорвется и… Когда целоваться лез, распалялся, аж краснел. Видно было — едва сдерживается. Но он силой не хотел. У него идея фикс была, что постепенно я сама его захочу и попрошу. Ну как бы впечатлившись его заботой и лаской.
От её слов я отчего-то чувствую очень неприятное жжение в горле.
— Приставал, но аккуратно, обращался как с вазой хрустальной. Но и темперамент у него не такой уж горячий, как мне показалось. Да и возраст. Больше нравилось любоваться и видеть рядом. Так что лез, конечно лез, но не как ты, естественно. Как ты никогда никто не приставал, — грустный смешок. — Словно сдохнешь, если не поцелуешь. Да и не целовал так никто.
От её сладких речей скулы сводит оскоминой. Сижу прямо и каждое слово ловлю. Умеет она втереться, не отнять. Поэтому хрен ей, а не Глазунов на блюдечке. Гонит, однозначно врёт.
Изображаю мумию фараона с сияющей золотой маской. С трудом верится, будто такой хамоватый, привыкший всё брать силой фраер, типа Попова, терпел, мечтая о её сисечках. Этот избалованный жизнью понт вот просто взял и уступил, не засунул ей руку под юбку, потому что Леночка покраснела и сказала «нет»? Меня не проведешь. Она мне дурит голову, чтобы я поплыл и никуда не ушёл. Знает ведь, как на меня действует. Правда, не совсем догоняю, зачем ей это надо, у неё же брат есть. Но это неважно. Как только рукой смогу махать, сразу же двинусь в путь.
Ленка вздыхает, нарочно ловит мой взгляд. Смотрит. И даже этим пытается подлизываться. А у меня есть моё бревно — длинное и толстое, как мачта корабля. Я на неё не смотрю, хотя очень хочется.
— Саша, — кладет пальцы на руку, чуть ниже раны, шепчет настойчивее, аж заметный холодок по коже бежит. — Дело не только во мне и моей… Твоей сестре.
— А вот отсюда поподробнее!
Разворачиваюсь и как можно спокойнее смотрю ей в глаза. Зря. Сердце тут же застревает где-то в лёгких. Сейчас она нежная, милая и беззащитная. Опять, как тогда, возле машины. И сразу же виден возраст и хочется пожалеть. Почему-то на меня это действует сильнее, чем кружевное нижнее бельё. Там только похоть, а здесь что-то ещё. Дополнительное, труднообъяснимое безволие. Отворачиваюсь. Ну её на фиг. Проклятая ведьма, творящая волшебство и одновременно выкручивающая мне яйца.
А Ленка вдруг замолкает и постепенно начинает вздрагивать, как будто планирует плакать. Только этого ещё не хватало.
— Я помогала, Саш, я старалась как могла. А ты, Саш, ты, — судорожный вздох, — не только мне, моей сестре, своей сестре, — ещё один конвульсивный, — навредил. Ты им… — всхлип, переходящий в страдания и почти что истерику. — Не помог. Теперь я не смогу больше, никак, пусть убьют, но я уже не смогу! — Лена опускает голову, всхлипывает громче, создаётся впечатление, будто всё это время страхи и обиды клокотали под крышкой, и вот сейчас её прорвало. — Я там была! Я видела. Это кошмар, они такие говорят: «Проходите, располагайтесь. Вот тапочки». Увидела всё это и чуть с ума не сошла, чуть не вырвало, но смогла убежать. А Вика, она не хотела бежать. Уже на пороге услышала: «Они у нас бойкие, не привыкать!» Это я виновата, потому что трусихой была, не должна была убегать. Но потом смогла хоть что-то сделать. Я добралась до него. Он у меня, — отрывистый кашель, рыдания, всхлипы. — Он у меня уже вот тут был, — показывает кулак, — а ты!.. Ну вот что ты ко мне привязался?
По-прежнему туплю в бревно и ни хрена не понимаю.
Поднимаюсь, за плечи её беру, в глаза заглядываю. Глаз от неё от неё отвести не могу. И это такая жалостная картина, что я едва держусь. Сломать бы что-нибудь! Её миловидное лицо распухло от слёз, под глазами залегли тёмные тени.
— О чём ты, Лен? Пожалуйста, объясни мне всё нормально. Расскажи, что и кого видела. Подробно. Я разберусь.
И она поднимает глаза и смотрит на меня, долго, проникновенно и томно. Дышит тяжело, шумно, рывками, а потом со стула привстает и руку на мою шею кладёт, тянет к себе и целует.
Сама! В губы! Да с такой отдачей, что нижнюю буквально кусает и тянет.
Да етить твою мать. Я же в лес собирался.
Глава 22
Почувствовав её вкус, я буквально пьянею. Комната кружится, будто во время урагана. А старая, сто лет пользованная кем-то мебель мечется в виде картинок в калейдоскопе. Всё исчезает, даже моё спасительное бревно. Уже не так страшен монстр Попов. Словно сахар в чае растворяются моя логика, здравый смысл и снующий где-то брат Иван. Грудную клетку буквально распирает, будто внутри раздувается гигантский огненный пузырь. Кажется, ещё секунда промедления, и меня разнесёт на мелкие частицы. Всё, что я сейчас хочу, — это облизывать, целовать, лизать, кусаться, обладать до боли и полной кровопотери. И плевать мне на ноющую рану на руке, лишь бы больше этих ощущений, чтобы по полной и до конца. И девочка очень сильно старается. В каждом её движении чувствуется волнительное женское подчинение. Лена словно слабеет в моих лапах, превращаясь в котёночка: пушистого, нежного, ранимого. И меня несёт вперёд на бешеной скорости. Точно так же по очень скользкому льду ведёт идиота, впервые вставшего на коньки. Хватать, мять, ласкать и трахать…
— Целуй меня, пожалуйста, Сашенька, целуй меня сильнее, — стонет она в пылающие огнём губы, проявляя собственное желание.
Дурак, какой же я дурак, что думал, будто смогу противостоять ей. Оставить, уйти и забыть. Когда она вот так, самозабвенно и открыто, посасывает кончик моего языка, мои мозги стекают прямо по горлу, капая на пол. Это невыносимо, а у меня даже резинок с собой нет.
Загораюсь, вспыхиваю, как два гигантских солнца, как невообразимо большой источник света и центр мироздания. Всё вижу и понимаю, что если остановлюсь, то просто сдохну. Откуда такие мощные ощущения? Словно Лена — это мой личный наркотик, и я понятия не имею, как так вышло.
Я ревную её к папику и той херне, что она творила. До сих пор вижу, как Коленька сосёт её губы, меня тошнит от этой мысли, но я не могу остановиться. Я видел их вместе. И сейчас очень чётко осознаю, что с Поповым она была другой, вела себя иначе, а в данный момент времени испытывает смесь желания и смущения. Сделала первый шаг и застеснялась. Девочка, совсем ещё глупая и наивная, хоть и старается выглядеть роковой соблазнительницей. Напускное это всё, юношеская храбрость и безмозглость. На самом деле вот она, дрожит и вся горит, доверяя мне. Охренеть, неужто я и вправду ей нравлюсь? Её тело мякнет в моих руках, вернее, в одной руке, но это неважно. Власть над ней сводит с ума. Снова теряется всё вокруг. И смыл жизни концентрируется на этом сладком ощущении. Лена пахнет земляникой, ежевикой и дикой малиной одновременно, она как этот лес — нечто таинственное и манящее.
Вдавливаю её в себя, с грохотом откидываю стул и целую, целую, целую. Мне уже мало просто овладеть её телом, я резко осознаю: мне необходимо, чтобы она хотела этого сама. Поэтому то, с каким отчаянием она ласкает мои губы, — толчок к действию.
Лена целует, вижу, что закрыла глаза и тихонько постанывает от удовольствия. Слияние наших губ напоминает конец света.
Но хлопает тяжёлая входная дверь, прерывая наше бложенство.
— Ты опять! Да сколько можно?! — ревёт за спиной Иван.
Неосознанно разворачиваюсь и на автомате бью его здоровой рукой, благо удар у меня поставлен. Прямо в ухо. Противно стонет.
