— Мне этот дом…
— Я и его продажей могу заняться. Все вопросы решаемы, Вита. Я понимаю ваше желание спрятаться и быть гордой птицей, но это глупо. Вы имеете полное право на дом, на деньги.
“Ты мелкая упрямая дрянь, — звучит в голове голос отца, — я хотел сына, а у меня его не будет! Из-за тебя!”
“Я так орала, что меня слышали на первом этаже, — с презрением вещает мама из прошлого. — Я сознание теряла. Я чуть не сдохла. Что ты ревешь? Ты всего-то поцарапалась, а тебе еще рожать.”
— Вита, — вырывает меня юрист из размытых пятен прошлого, — держите.
Протягивает салфетку с ласковой улыбкой.
— Я плачу, да?
— Да, — он кивает. — И это нормально. Кто-то убегает, а кто-то плачет. И всем непросто. И вам стоит обратиться к психологу, чтобы пережить этот период.
— Не буду спорить, но, вероятно, моя проблема куда глубже, чем развод, — прижимаю салфетку к нижнему правому веку. — Все перевернулось с ног на голову. Я думала, что не знала Артура, но… я не знаю себя. И мне не стоило выходить замуж, ведь я очень незрелая личность, пусть и делаю вид, что я такая. Спряталась за Артуром, сложила лапки и… Простите… — слабо улыбаюсь. — Это не ваша забота.
— Я все понимаю.
Промакиваю салфеткой второе веко и говорю:
— Дом, пожалуй, стоит продать. И можно ли вырученные деньги перевести на семейный счет, который станет моим личным?
— Да.
— У вас есть ручка? — распрямляю плечи и медленно выдыхаю.
Глава 25. Найдите его... Живым...
— Где он?! — вылетаю из пустого кабинета Димы, и медсестра вжимается в спинку стула.
— Его сегодня не было…
Не защитил, не уберег, подставил под удар…
— Говори, сука, — нависаю над медсестрой, которая всхлипывает. — Что вы кололи моей жене?!
Задушу прямо в приемной, если она посмеет отнекиваться и зайду в каждый кабинет…
— Я не знаю, — медсестра всхлипывает, — только подозреваю… И… — она вся дрожит, — боюсь, что и…
— Что?!
— Вы же тоже иногда капались у Димы…
У меня в голове только одна мысль: убить и неважно каким способом.
— Он, возможно, подделывал анализы. У него есть доступ в базу нашей лаборатории. — медсестра сглатывает. — Я не думаю, что врачи, к которым он направлял анализы и вашу жену могли заподозрить что-то неладное, чтобы забить тревогу…
— Что он ей колол?
— Я, правда, не знаю, — медсестра всхлипывает, — я лишь однажды увидела, как он одну ампулу менял в упаковке с витаминами перед приходом Виты. Около месяца назад. Возможно, противозачаточные уколы…
— Возможно? — рычу я ей в лицо.
— Это лишь мои подозрения… У меня нет никаких доказательств на руках, но, вероятно, если ваша жена сдаст кровь на прогестерон, он будет повышен. В разы.
— Я думаю, что она уже это сделала, — меня тошнит, и я не чувствую своих конечностей. — И, похоже, все не очень хорошо.
Я выхожу из приемной, плетусь по просторному и светлому коридору, а затем очухиваюсь посреди поля от своего же крика, что летит к белым облакам над головой. Я слышу свой нечеловеческий ор будто со стороны. В колени впиваются острые камни, что скрыты под травой.
Не защитил, не уберег, подставил под удар и… предал. Предал у нее же на глазах, почувствовал себя каким-то небожителем, которому дозволено все, а на деле — идиот и мразь. Мразь, которая водит дружбу с подонками и уродами, доверяет им и впускает в семью.
Я кричу и кричу, а легче не становится. Сердце сковывают холодные цепи ненависти к самому себе. Когда из глотки лезут лишь хрипы, я валюсь на спину и смотрю пустыми глазами на облака. Нет. Точка невозврата случилась сегодня. Пришло осознание, но оно меня не освободило. Слабой и дрожащей рукой я достаю телефон. На той стороне молчат и ждут.
— Найдите его…
— Кого?
Даю имя, фамилию и краткую наводку. Закрываю глаза. На языке чувствую привкус крови и пепла.
— Живым?
— Естественно.
Гудки отзываются колокольным звоном в ушах, а затем они сменяются требовательной вибрацией. Мама звонит. Хочу в ее объятия, как маленький мальчик, и заснуть под ее колыбельную, но и для нее я стал разочарованием.
— Да, мам.
— Я думаю, милый, что Карина тебя обманывает, — голос ее дрожит возмущением.
— Вероятно.
— Я скину адресок, на который я тебе очень советую заглянуть, — мама вздыхает. — Желательно прямо сейчас.
— И что там?
— Там твоя Карина и ее… я даже не знаю, как культурно выразиться, милый… Пожалуй, не буду стесняться в выражениях.
Грубый матерок из уст мамы звучит чужеродно и дико. Если перевести ее ругательство, то выйдет “любовник”.
— Артур.
— Да, мам.
— Я тебе точно говорю, это не мой внук. Сердце меня никогда не обманывает.
— Но это не отменяет того, что у меня был контакт…
— Поэтому вам с Витой не мешало бы провериться, — шипит мама. — Ты, поди, заразу в дом притащил. Ты о чем думал?
— Да ни о чем я не думал, мам. Родился я таким. Тупым и бессовестным уродом.
— А еще тебе бы не мешало поговорить с отцом.
— Зачем?
— Ну, у вас есть теперь общая тема для разговора, — цедит мама каждое слово. — Возможно, хоть сейчас ты с ним сможешь наладить общение.
— Я оценил твой сарказм, — невесело хмыкаю я. — Он очень тонкий, едва уловимый, как кувалда, мам.
— А что? Тебе будет стыдно рассказать отцу о том, как ты снюхался с секретаршей? Ну, его же тоже надо предупредить, что у него, возможно, будет внучок от мелкой потаскухи с надутыми губами. Он оценит. У вас похожие вкусы на любовниц, Артур.
— Мам…
— Поговори с отцом! — рявкает она.
— Да что ты ко мне пристала?
— Замолчи и слушай. Я свой выбор сделала, и я не жалею о нем, как бы парадоксально это не звучало сейчас. Я чувствую вину лишь за то, что ты стал свидетелем той сцены. Мы тебе сделали больно, и я в том числе. И я прости меня за это. И поговорить тебе с отцом надо не о своей интрижке, а о себе, об обиде и злости, которая тебя ест на протяжении почти всей своей жизни. Тебе надо высказаться и не для того, чтобы простить отца, а для того, чтобы… защитить себя?
— В каком смысле?
— Я не знаю, как правильно сформулировать. Артур, жизнь она очень непростая, но она становится чуточку легче, когда можно себе позволить быть честным с тем, кто тебя обидел. Ты можешь быть честным и со мной, я ведь тоже тебя очень сильно обидела.
— Мам… — с уголка правого глаза скатывает едкая слеза.
— Да?
— Я люблю тебя, — к горлу подкатывает ком. — Господи, и прости меня… Мам… Я…
И тут меня накрывает. Я реву в голос, прижимая телефон к уху и не могу остановиться. Это рёв родом из детства. Маленький я смотрю на себя взрослого, и мне не верится, что этот мужик среди поля — я. Мне не нравится этот человек, я чувствую к нему отвращение и страх. Я хочу убежать, но не могу. Мама поет. Тихо и ласково, и мне кажется, что я чувствую ее теплую ладонь на голове.
— Мам… — шепчу я, когда меня отпускает под ее напевы, — она ведь не простит меня.
— Простить не значит остаться, милый.
И как же больно слышать эту простую истину. Прощение — не волшебное заклинание, после которого жизнь возвращается в прежнюю колею и отменяет все совершенные ошибки.
— Какое бы решение ни приняла Вита, ты должен с уважением его принять. Может быть, когда пройдет время, вы будете готовы поговорить… Я так понимаю, у вас так и не случилось разговора по душам?
— Нет.
— Ожидаемо, — разочарованно фыркает мама. — Ну, ничего, может, к старости разродишься. Явишься к ней, а у нее уже правнуки. Они спросят: “ бабушка, а кто этот старый, вредный и подслеповатый старик с клюкой?”
— Мам…
— А она, знаешь, что ответит?
— Что? — накрываю глаза ладонью.
— Она ответит с загадочной улыбкой… Кстати, у нее будут отличные зубные протезы, а ты будешь беззубым… Вот, она с загадочной улыбкой скажет: “не знаю, какой-то бездомный. Вынесете ему тарелку супа”
