— Полюбуйтесь, родитель.
Этим предметом действительно нельзя было не залюбоваться: Львов сразу же узнал один из ценнейших экспонатов своей коллекции. Подлинный испанский мушкет шестнадцатого века, украшенный тончайшими резными пластинами из слоновой кости, занимал письменный стол от края до края.
— Калибр двадцать три миллиметра! — сурово изрек майор, как будто оглашал окончательный и не подлежащий обжалованию приговор.
Петя молчал, угрюмо сопя. Теперь он отвлекся от прыщика и переключился на ноготь, который пытался обгрызть до самого основания.
Владимир понял, что выяснение родственных отношений нужно отложить: сейчас надо выручать ребенка.
— Разве это оружие? — изумленно спросил он. — Это произведение искусства. Из него и стрелять-то нельзя. И пуль таких уже в природе не существует, и запал у него — фитильный.
Ковалев почувствовал себя уязвленным. Его, кажется, обвиняют в невежестве?
— А в качестве дубинки? Да им можно человека с одного удара уложить! Старушку какую-нибудь… К тому же вместо фитиля несложно использовать зажигалку. А таковую мы тоже изъяли у гражданина Львова Петра Владимировича!
После чего он предъявил родителю яркий желтенький «Крикет».
— Ты что, курить начал, Петя? — нахмурился отец. — И давно?
Подросток ухмыльнулся:
— С третьего класса примерно.
Вместо того чтобы его отчитывать, Львов обернулся к милиционеру.
— Вот видите! — торжествующе объявил он. — Зажигалка у него для курения, а не для стрельбы! Сигареты ведь, наверное, тоже изъяли?
— Ну, — нехотя согласился Ковалев. — Дорогие смолит, стервец. Не всякому такие по карману.
Львов намек понял.
— Сигареты и зажигалку вы оставьте себе, с курением сыну придется завязать. Да, кстати, — как бы случайно вспомнив, спохватился он. — Я прихватил Петино свидетельство о рождении: может, анкетные данные требуется уточнить?
И он передал майору зеленую клеенчатую книжицу, щедро начиненную зеленоватыми же хрустящими купюрами американского происхождения.
Не выступал ли раньше Ковалев в качестве артиста оригинального жанра? Он еле заметно шевельнул предплечьем, и свидетельство вдруг оказалось лишенным посторонних предметов. Куда там до него Акопяну или Кио!
— А! Так Петр Владимирович — несовершеннолетний? — произнес майор с видом глубочайшего изумления, как будто прежде не наводил никаких справок. — Ваше счастье, родитель! А то бы… знаете… меры пресечения…
— Да-да, — подыграл Львов. — Ему только тринадцать. Но я вам обещаю: меры пресечения приму сегодня же! У меня с армейских времен сохранился ремень. Знаете, с такой увесистой тяжеленькой пряжечкой…
— Как не знать! — Настроение у Ковалева заметно поднялось. Исчезнувшее содержимое Петиной метрики, перекочевавшее в карман серого кителя, согревало ему душу. — Только вы уж не обманите, пресеките! Отбросьте отцовскую жалость!
— Непременно! — Владимир долго тряс его руку — руку искусного фокусника. — Со всей отцовской суровостью! По максимуму! Я, знаете ли, по складу характера Тарас Бульба!
Поистине бессмертны ваши персонажи, многоуважаемый господин Гоголь!
— А протокольчик задержания я порву. — И майор проделал это на глазах присутствующих.
— Очень вам признателен.
— Зачем разводить излишнюю бюрократию?
— Вот и я о том же.
— Ружьишко заберите. Кому оно тут нужно, раз из него и пальнуть нельзя! Рухлядь…
— Благодарю. Оно мне дорого как деталь интерьера. Единственный огнестрельный экземпляр в моей коллекции. Остальное — холодное оружие.
— Ну-ну. Холодное тоже от детей лучше подальше держать.
— Учту. Спасибо.
Львовы вышли на Самотеку, где действительно все само текло, журчало и переливалось.
Пригревало веселое весеннее солнце, и почки на старых деревьях из последних сил сдерживали рвущуюся наружу юную зелень, как чопорные нудные няньки.
А на газоне сквера, за чугунными решетками, садовники уже высадили рассаду голландских тюльпанов. Правда, цветы еще не раскрылись, но по оттенку плотных бутонов можно было угадать: они будут красными.
— Посидим? — предложил Владимир. — Тепло.
— Как хочешь, — равнодушно отозвался Петька.
— Домой неохота. Там эти… родичи наши.
— Да. Родичи. — Он помолчал и добавил: — Твои.
Парнишка смотрел куда-то в сторону, бултыхая ногой в глубокой луже.
— В чем дело, сын?
— Да ни в чем… хм… родитель.
— Петька! Ты что, правда поверил, что я тебя собираюсь… солдатским ремнем?
— А что, можно и ремнем. «По-отцовски».
— Петь!
Подросток с вызовом поглядел на него и развязно попросил, как у незнакомого прохожего:
— Дядь, а дядь! Закурить не найдется?
Владимир недоумевал. Что могло случиться? Еще вчера, с утра, все было в порядке.
Конечно, Петя часто доставлял неприятности. В школе на родительских собраниях его фамилия стала притчей во языцех: «Львов довел до истерики преподавательницу физики, Львова в этой четверти не аттестуют по химии, Львов прогулял контрольную и других детей за собой сманил…»
Отец тем не менее всегда находил с ним общий язык. По крайней мере, Владимиру так казалось.
Но сегодня… Что значит это «дядь, а дядь»? И этот вызывающий тон? И главное — где и зачем он бродил ночью со старинным мушкетом?
Может, просто возраст трудный? Но ведь возраст меняется не в одночасье.
— Ладно. Не хочешь говорить — не надо.
И тут Петьку понесло.
— А о чем мне с вами разговаривать, дяденька? — выкрикнул он плачущим дискантом. — Вы мне, собственно, кто будете? А я вам кто? Подкидыш? Пожалели меня, да? В грязи подобрали? Отмыли от помоев, продезинфицировали и стали холить и лелеять? Как уличную собачонку? А я не согласен ходить перед вами на задних лапках!
— Постой-постой. — До Владимира начинало медленно доходить. — Ты где всего этого набрался? Это же… это ведь непристойность. Ты послушай себя!
— Хватит, наслушался. Вы мне, дяденька, столько лет лапшу на уши вешали! Как моя настоящая фамилия? Не Львов, нет! Иванов? Петров? Сидоров? Может, Собакевич?
Владимир нервно взвел курок испанского мушкета, будто готовился застрелить наповал невидимого врага. Но не имелось у него ни пуль двадцать третьего калибра, ни фитильного запала. А потому пришлось взять себя в руки.
— Из твоего монолога, — ровно, бесстрастно резюмировал он, — я понял две вещи. Первая — что вы проходите по литературе Гоголя. Он гений, бесспорно. Колоритный персонаж Собакевич, да? И второй вывод: ты вчера пообщался с нашими драгоценными родственниками.
