– Боже мой, это настоящее чудо!
– По странному совпадению, ее тоже зовут «Джейн».
– Ну, – произнес Калеб, извлекая гитару из чехла, – тогда ничего удивительного, что она такая красивая.
Он положил чехол на пол рядом с креслом и ласково погладил гитару, в черном лаке которой отражались язычки пламени.
– Я не уверена, что она не хуже той, к которой ты привык, – сказала она, – но продавец в магазине расхваливал ее. А у него на шее были вытатуированы ноты, так что я решила, он знает, о чем говорит.
– Это отличная гитара. Даже лучше той, что у меня была. Но я никак не могу ее принять, Джейн. Это слишком для меня.
– У тебя нет выбора. Это подарок.
– За что?
– Ни за что. Как может быть подарок за что-то, глупенький? Подарки дарят просто так.
– Хорошо, тогда я заплачу за нее из моего заработка.
– Ну уж нет! – отрезала Джейн. – Не смей пытаться лишить меня радости. Это подарок, и больше мы с тобой этот вопрос не обсуждаем. Если хочешь чем-то отблагодарить меня, можешь сыграть мне какую-нибудь песню.
Калеб взглянул на нее, и его лицо озарила такая улыбка, что у Джейн, несмотря на ненастье, стало тепло на душе.
– Спасибо, Джейн, – произнес он растроганно. – Мне еще никто и никогда не делал такого подарка.
Джейн почувствовала, что краснеет.
– Сыграй что-нибудь, – предложила она.
Калеб склонился над гитарой и принялся наигрывать мелодию, которую Джейн никогда раньше не слышала, однако она почему-то навела ее на мысль о грустном ноябрьском дне. Калеб долго перебирал струны, приноравливаясь к новому инструменту. Время от времени он вскидывал голову, но взгляд у него при этом был отсутствующий, устремленный куда-то вдаль, далеко за пределы стен гостиной Джейн. Потом он запел.
Не знаю, как все исправить,
Не знаю, с чего начать.
И даже если ты сейчас все слышишь,
Я не уверен, что это правильно.
Ведь причинить тебе боль – значит убить меня.
И вместе нам быть не суждено,
Как мы мечтаем в одиночку.
Я ищу утешения в выпивке,
Уткнувшись в свой стакан.
Пытаюсь не думать.
Но наша история еще не завершена.
В ту ночь, когда ты впустила меня в свою жизнь,
Мне некуда было идти.
Я пытался вырваться из отцовской ловушки,
И это было так давно.
Наше прошлое судят,
Наше будущее ускользает прочь.
Ты разбудила меня своей улыбкой,
И взошло солнце.
Но безмолвный крик страха
Прокрался, как вор.
Августовская надежда умерла,
Ветер унес ее вместе с листвой.
Мы только и делали, что ругались
И пугали друг друга концом.
Слова ранят мое сердце,
Но я повторяю вновь:
Не знаю, как все исправить,
Не знаю, с чего начать.
И даже если ты сейчас все слышишь,
Я не уверен, что это правильно.
Ведь причинить тебе боль – значит убить меня,
И вместе нам быть не суждено,
Как мы мечтаем в одиночку.
Нам вместе быть не суждено,
Как мы мечтаем в одиночку.
Закончив петь, Калеб некоторое время сидел неподвижно, склонившись над гитарой. А когда наконец поднял глаза, в них стояли слезы.
– Это было прекрасно, – подала голос Джейн, растроганная до глубины души.
– Спасибо. Рад, что тебе понравилось.
– Кто ее написал?
Он положил гитару в чехол:
– Я.
На мгновение Джейн лишилась дара речи, одновременно пораженная тем, что этот мальчик написал такую песню, и охваченная смутной завистью к чувствам, которыми проникнуты эти стихи. Интересно, кому они посвящены?
– Похоже, та, про кого написана эта песня, разбила тебе сердце.
– Я был совсем юным. В юности сердца разбиваются легко.
Джейн сидела в кресле и смотрела, как на лице Калеба играют отблески огня. Ей хотелось узнать побольше про песню и про его первую любовь, но тут в дверь позвонили.
– А вот и пицца! – провозгласила она, поднимаясь. – Надеюсь, ты любишь пеперони с грибами.
Джейн выдала разносчику десять долларов на чай за то, что не испугался грозы, и с коробкой вернулась в гостиную. Они принялись за еду, сидя перед камином. Порывы ветра бросали струи дождя в окно, время от времени сизое небо озаряла вспышка молнии, а следом за ней доносился отдаленный раскат грома. В камине потрескивали поленья.
Калеб принялся выковыривать из своей пиццы шампиньоны.
– Это только потому, что я выразила надежду, что ты их любишь? – расхохоталась Джейн.
– Я терпеть не могу грибы, – покачал головой Калеб. – С самого детства.
– Как можно не любить грибы?
– Очень просто. Они склизкие и противные. Ты лучше скажи мне, как можно не любить ежевику?
– Ну, лично я пока не видела, чтобы кто-то ободрал себе руки о грибы так, как ты сегодня ободрался о ежевичные ветки. И это тебе еще повезло, что они сейчас не цветут, иначе тебя в придачу покусали бы пчелы, а все ладони были бы в ежевичном соке. Я не шутила, когда говорила про перчатки. Я хочу, чтобы ты их надевал.
– Да, мамочка.
– Не смешно.
– Я просто пошутил. Можно мне еще кусочек, пожалуйста?
– Вот, держи, тут как раз побольше грибов, как ты любишь.
Когда с пиццей было покончено, Джейн вскипятила воду и сделала им по чашке какао, а Калеб тем временем подкинул в камин поленьев. Вернувшись в гостиную, Джейн обнаружила, что Калеб перебрался с кресла на диван. Она протянула ему кружку с какао и двинулась к своему месту, но он похлопал ладонью по дивану рядом с собой:
– Посиди со мной.
Джейн присела рядом.
Прошло несколько минут. Какао все никак не хотело остывать, поленья в камине шипели и потрескивали, не спеша разгораться.
– Если хочешь, можно включить телевизор, – предложила Джейн.
– Мне не особенно хочется, – отозвался Калеб. – Давай лучше поговорим.
– Ладно. О чем ты хочешь поговорить?
– О тебе.
– О господи… Давай лучше посмотрим телевизор.
– Нет, в самом деле! – рассмеялся Калеб. – Мне любопытно узнать про тебя. Ведь тогда в ресторане я выложил тебе всю свою подноготную, а ты пока ничего о себе не рассказала.
– Да мне практически нечего и рассказывать.
– Я пытался сказать тебе ровно то же самое, но ты мне не поверила. Давай не стесняйся.
– Ладно, что ты хочешь знать?
– Ну, например, давно ли ты здесь живешь? – пожал плечами Калеб. – И почему не замужем или, по крайней мере, не ходишь по свиданиям, разбивая сердца, как на твоем месте делала бы любая женщина с такой внешностью. И почему ты всегда так мило улыбаешься и опускаешь глаза, когда кто-то делает тебе комплимент?
Джейн, продолжая улыбаться, вскинула на Калеба глаза. Потом подула на свое какао, чтобы выиграть время.
– Давай для начала я отвечу на первый вопрос, ладно? Я живу в этом доме чуть больше пятнадцати лет.
– Значит, он твой?
