«Спасибо».
«За что?»
«За любовь ко мне».
Гаэтано разгладил ее волосы обеими ладонями с разведенными пальцами. Ее тонкое прекрасное лицо было совсем близко. Хотел прожить с ней всю свою жизнь, в этом заключалось все его будущее.
Он перешел через дорогу, там был неплохой бар. Вернулся, неся на тарелке маленькие пончики «Сан-Джузеппе». Она ела их под фиолетовой листвой в темноте. Давилась жареным тестом с кремом и не возмущалась, казалась счастливой — ведь он кормил ее. Она посмотрела снизу на его лицо, и в самом деле напоминающее боксерское.
«Тебя когда-то сильно побили?»
«Нет, я родился таким сплющенным».
«И не изменился, пока рос?»
«Нет».
«К счастью».
Был февраль, время карнавала.
Конечно, мороженым в лицо — это уже чересчур. Гаэтано смотрит на свою бывшую жену. Думает о тех косичках индианки, об ушедшем времени.
Думает об их сексе. Особенно об одной постели. Всегда есть какая-то самая удачная постель, неизвестно почему.
Понимаешь это только потом, когда прокручиваешь в голове.
Может, она и не самая удачная, не самая сексуальная и похотливая. Но зато самая человечная. В ней был ты весь.
Может быть, потому, что тогда ты был девственником.
Той ночью ты и вправду был девственным по сравнению с жизнью.
Нигде еще не испачкался.
Вы пробирались через заросли ежевики к горячему источнику, и оба поскользнулись, когда земля стала маслянистой и светлой. Делия, такая худющая, с таким беззащитным телом, прежде чем войти в воду, нащупывала ногой дно. Ты следовал за ней, голый и глупый, как любой человек без одежды. Адам и Ева, ей-богу. По мягкому мху. Делия объясняла тебе что-то о жизни водных растений.
Потом та свеча (Делия повсюду расставляла свечи), и ты идешь, обнаженный, по этому съемочному павильону. С грязными ногами и блуждающим огнем.
Ее тело и вправду казалось тебе храмом, и ты был коленопреклоненным монахом. Такова была сущность любви.
До самого рассвета. Когда ты проводил ее на вокзал. Ей надо было на поезд. Куда же она ехала?
Да, кажется, в то место, где стояли пчелиные ульи. Она изучала свойства прополиса и воска.
Ты думал о ней весь день, представляя в шляпе пчеловода с сеткой. «Чтобы никто не ужалил тебя, любимая, чтобы пчелы подлетали к тебе, к твоему тонкому и глубокому телу только затем, чтобы принести мед».
Неужели, черт подери, возможно такое, чтобы жизнь все поглотила? Подобно сильной прибойной волне. Которая откатывает и накатывает, выплевывая на берег одни обломки.
Свадьба. Простое белое платье до колен, специально купленное, чтобы потом подошло для любого праздника, если приколоть цветок или надеть бусы. Маленькая приходская церковь открыта только для них.
Переулок с густым газоном, группа гостей позади. Молодые, недавно поженившиеся или собирающиеся пожениться пары, как они. Сенегальский священник. Рис из корзинок градом осыпает широкие улыбки. Свадебный банкет со свежим сыром на природе. Июльская ночь — когда достаточно платка и объятия Гаэ.
Первое время их дверь была открыта для всех, как тогда, когда они просто сожительствовали. Кто входил, тот входил. Самое настоящее умножение хлебов и рыбы каждый вечер. Что они тогда ели? Курицу карри, горы кус-куса. Гаэ кухня Делии казалась экзотическим кайфом, новым культурным опытом. Он наполнял бокалы вином, босой, с голым торсом. Компьютер никогда не выключался. Бурно обсуждали все, что можно: и «сукина сына Буша-младшего», и «Трилогию близнецов» Аготы Кристоф. Играли в интеллектуальные игры…
«Кто написал «Преступление и наказание»?»
«Вуди Аллен».
Дурацкие шутки, дурацкий смех.
Да, были времена, когда они думали, что их дом должен стать этаким интеллектуальным центром.
Трахались посреди беспорядка, оставленного от посиделок. Делия держалась за что-нибудь, голая, расставив руки, как на распятии, и он любил ее так, в тишине, как прекраснейшее из жертвоприношений.
Их юность пришлась на восьмидесятые. Сейчас уже были башни-близнецы, и на горизонте маячила черная нить страха и близкого финансового кризиса. Они жили в небольшой квартирке квартала Триесте, выплачивая ипотеку с плавающей ставкой. Нельзя было быть спокойным. А они были. Часы покоя, километры потерянного времени.
Она забеременела Космо. Рвота была ее старой подружкой. Даже если теперь все было по-другому. Живот, чудо какое-то! Приятное отсутствие менструаций.
Делия думает о том своем возрождении.
Вспоминает те чувства всякий раз, когда видит беременную женщину. И знает, что у нее не будет больше детей. У нее будет много всего, она вырастит двоих сыновей, совершит путешествие, поедет на выставку Роберта Раушенберга, но у нее никогда не будет девочки.
Может, ей не хватало девочки. Гаэ загадал тогда, когда Делия забеременела в третий раз:
«Хорошо бы девочка…»
Но это произошло совсем недавно, когда она уже была женщиной, которую ранили и предали, когда стала дурной копией своей матери.
Достаточно вспомнить ту лестницу. Поцелуи, один за другим, пока они поднимались. Они останавливались и целовались, то прислоняясь к стене лестничной площадки, то опираясь о перила. Они шли на УЗИ, чтобы увидеть головку Космо. Были похожи на две кегли, на двух собачонок, исполненных счастья.
Космо: его имя они придумали за одну ночь, вырвали у вселенной, как шепот. Голубая материя в расширении.
Космо плохо спал, не хотел сосать соску, глотал воздух. Засыпал и просыпался от отрыжки. Делия приставляла к его носику зеркальце от румян, чтобы проверить, жив ли он. «Смерть в кроватке», сколько раз она думала об этом…
Мать говорила ей: «Не бери его, пусть поплачет, иначе привыкнет к рукам». Но она, разумеется, не слушала советов матери. Купила рюкзак-кенгуру, засовывала в него Космо. Так они и спали, прилепившись друг к другу.
Может, оттуда все и пошло… с тех ночей, когда она отдалилась от Гаэ, переселившись в самую лучшую часть квартиры, в комнату новой любви.
Гаэтано тогда еще садился на корточки в ее ногах. Фотографировал обнаженную, с ребенком на руках, грудь, молочную струйку.
Млечный Путь.
Теперь они были настоящей семьей.
Этакая элегия, прогулка в ночи вместе с пролетающей кометой.
Сколько фотографий он наснимал в то время, горы… купил себе маленький цифровой фотоаппарат. Фотографируя, не давал ей жить.
«Стой, стой так… застыньте вот так…»
Хорошо бы они остановились во времени, как на тех снимках. Как там говорится? Портрет счастья, да, так.
Потом первая фотография Нико, темно-лилового после родов.
