— Я и не говорил, что нет… Но это не моя любовница. Это моя клиентка.
— Твоя кто?
— Моя клиентка… Она… (это было трудно произнести) она мне платит.
Фанни вообще не понимала, о чем я говорю. Почему я не сказал правду, вместо того чтобы что-то выдумывать, зачем мне это? Я поклялся, что это правда. Она секунду смотрела на меня, ничего не говоря. И тогда она поняла.
— Она тебе платит? Как… как платят проститутке?
Она произнесла это слово очень быстро, я догадался, что ей было противно. Она испуганно на меня взглянула и тихо повторила:
— Ты занимаешься проституцией? Почему? Почему ты занимаешься такой мерзостью?
— Ты никогда не думала, как нам каждый раз удавалось платить по счетам? Работай я только с Тутуном, ты давным-давно попрощалась бы со своим салоном! Черт возьми! Я делал это для того, чтобы мы смогли выпутаться!
Она не двигалась, бледная, со сжатыми губами, и начала дрожать. Я подошел и обнял ее, она стояла как деревянная, не реагируя.
— Я так люблю тебя, Фанни… так сильно…
Она отстранилась и прижалась к двери. Я подошел и увидел то, чего не видела она: за ее спиной Мэгги и Карина выходили из лифта в холл. Она невольно проследила за моим взглядом.
— Посмотри на наше гнездо, — сказал я, увидев, что Карина включает камеру.
Я взял ее за руку и повел к машине, которая была припаркована напротив.
Мы едем по окружной дороге, машины движутся ровно, начинается дождь. Мы в первый раз одни со времен… наконец мы одни. Фанни избегает моего взгляда, а я смотрю прямо перед собой. Но я вижу ее отражение в стекле. У нее грустные, усталые глаза побежденной женщины. Мы успели проехать целый круг по окружной дороге, прежде чем заговорить. Мне это не удавалось, слова застревали в горле.
— Как это началось?
И я ей все рассказал, с самого начала, о работе с Тутуном, которую я заканчивал в одиночку, о той женщине, которая захотела заняться со мной любовью. Я не слишком вдавался в детали, видя, что она страдает.
— Старая?
— Сорок, не знаю…
— Старуха!.. И ты согласился?
— Ну, нет, я оставался вежливым, держал дистанцию… Потом она дала мне понять, что готова дать мне денег.
— Ах да, она предлагает тебе деньги — и все, ты идешь, не задумываясь?
Я чувствую, что она снова готова расплакаться.
— Конечно, я задумался! Я серьезно задумался! Вспомни, в то время мы были в сложном положении… Вы даже не знали, сможете ли сохранить салон… А Мэгги ворчала, что она так и знала, что это с самого начала было глупостью… А ты не могла заснуть ночью…
Фанни не издает ни звука.
— Но вы сохранили салон…
Мы молчим, пока спидометр отсчитывает три километра.
— И как ты вызываешь эрекцию?
Я был уверен, что она об этом спросит. Черт! Как ей объяснить, что это не проблема, что это от природы, что в женщине, желающей близости, всегда что-то возбуждает.
— Я задала тебе вопрос! Как?
— Я не знаю… это приходит само… я нахожу что-то такое, что меня возбуждает, и потом, мужчины…
Она перебивает меня:
— Это мерзость! Мерзость!
— Ты хочешь правды, я тебе ее говорю! И потом, я надеваю презерватив! Каждый раз!
Я сказал ей правду, я показал ей правду. Мы зашли в мою мансарду, к бабушке. Я включил компьютер и открыл страницу в Интернете. Она смотрела на нее неподвижно, как птица на змею. Ее взгляд переходил от фотографии на экране к оригиналу, который мешком рухнул на кровать и не осмеливался на нее смотреть. Мне было стыдно, я едва осмеливался двигаться, так мне было стыдно. В конце концов она сказала:
— Патрик… Это мерзко, Патрик… Я тебя не знала, я не знаю, кто ты… Я не знаю мужчину, который сидит напротив меня.
Она разрыдалась. Она плакала, сидя за компьютером, а я лежал на кровати, сжавшись, и хотел провалиться сквозь землю… Я вскочил, открыл шкаф, полный костюмов Патрика, схватил один и начал рвать его в клочья. Мне это почти удалось, хотя и трудно было рвать костюм. «Больше никогда! — кричал я. — Больше никогда! С этой мерзостью покончено!» Я заплакал, все еще пытаясь разорвать рукав льняного пиджака.
Я опустился на пол перед открытым шкафом. Мы так и сидели, продолжая плакать.
— Что мы будем делать? — совсем тихо проговорила Фанни.
Я потянулся к ней, положил голову ей на колени:
— Я тебя люблю, моя дорогая, я не хочу тебя терять… Фанни, я не хочу тебя терять.
Она повторила:
— Что мы теперь будем делать?
Я выпрямился, наши взгляды встретились.
— Ты меня еще любишь? Ты меня еще любишь, моя любимая?
Фанни мне не ответила. По ее щекам все еще бесшумно текли слезы.
— Ответь мне, ты меня больше не любишь? Ты меня больше не любишь, моя дорогая, любимая? Ты дашь мне небольшой шанс? Скажи мне… Маленький шанс, скажи, любовь всей моей жизни…
Она попросила платок. У меня не было ни платка, ни бумажных салфеток. Я пошел в туалет за бумагой и принес ей рулон. Увидев его, она засмеялась, продолжая всхлипывать. Она высморкалась, но у нее осталась маленькая капелька на кончике носа, и я помог ей высморкаться, как ребенку.
— Небольшой шанс, — повторил я. — Пожалуйста… Фанни…
Она кивнула и сказала очень тихо:
— Можно попробовать… Я не знаю, получится ли у нас.
— У нас получится, моя любимая, у нас получится.
Я обнял ее, прижал к себе, чуть не задушив; она не сопротивлялась, почти не шевелилась. Я чувствовал такое облегчение, что не нужно больше лгать. Мы так и провели ночь, прижавшись друг к другу, одетые, в кровати, где я спал до шестнадцати лет.
Доктор Ломбарди широко улыбается и вкалывает мне коллаген в носовую складку. Несмотря на анестезию, мне больно.
— Почти все, мадам Масон… Начинаем губы?
Я прошу начинать нежно, мне совсем не хочется напоминать транссексуалов из Булонского леса. Она отвечает, смеясь, что дает гарантию неразглашения, этот укол только уберет морщины. Возвращайтесь каждые шесть месяцев, чтобы ликвидировать следы времени.
Она протягивает мне зеркало. Несколько покраснений, они быстро пройдут, и я выгляжу гораздо свежее. Сейчас это хорошо смотрится, а потом? Стать одной из этих старух с замороженным, отекшим лицом, которые как будто постоянно страдают от бесчисленных свечек на праздничном торте?.. Сейчас я храбрюсь, но, может быть, и я в итоге соблазнюсь возможностью ставить на себя заплатки, испугавшись того, что тело разрушается все заметнее. Скоро о возрасте женщин будут догадываться по отсутствию у них морщин. Если только не показывать рук.
— Кажется, они делают подтяжку даже кошкам, — говорю я дерматологу.
