— И что ты можешь сказать о Таре?
— Она всегда была лучшей из лучших. Танцовщица милостью Натараджи. Признаться, я полагал, что эта девушка станет звездой храма. Мне странно видеть, что теперь она ничем не отличается от остальных.
— Вот и я о том же. Мне жаль Тару. Рано или поздно слухи о ней дойдут до верховного жреца. Он не станет держать в храме девушку, которая не приносит никакого дохода и на которую жалуются паломники. Я пыталась узнать, в чем дело, но она молчит. Она никогда меня не слушала, ее не интересовало искусство любви, она не желала его постигать.
Молодой человек приподнял тонкие брови.
— И все-таки скажи, при чем тут я?
— Поговори с ней, Камал. Девчонки всегда кружили возле тебя, они тебя любят и доверяют тебе.
— По-моему, у Тары непростой характер.
— Я тоже так думаю. А еще я знаю, что у тебя доброе сердце. Возможно, тебе удастся узнать, что у нее на душе.
— Хорошо, — пообещал юноша, — я с ней поговорю.
На следующее утро Камал разыскал Тару в храмовой пристройке, где жили девадаси, и предложил девушке выйти на улицу.
Сезон дождей еще не закончился, и мокрые постройки выглядели неприветливыми и заброшенными. Стены храма тускло поблескивали в безрадостном утреннем свете. С ветвей деревьев свисали поблекшие листья; порывистый ветер срывал их и швырял на мокрую землю. Голые склоны гор почти сливались с пасмурным небом, земля набухла, переполненная влагой.
Тара была не накрашена, с простой прической, в темно-коричневом сари, больше подходящем женщине в возрасте, а не юной девушке.
Ее темные глаза казались непроницаемыми, как ночь.
— Что тебе нужно? — неприветливо спросила она.
— Я хочу с тобой поговорить.
— О чем?
— Кое-кого тревожит твоя судьба, Тара. Ты плохо выполняешь свои обязанности. С тобой что-то происходит, а что — никто не может понять.
— Ты тем более не поймешь.
За минувшие годы Камал не утратил ни обаяния, ни терпения. Не обращая внимания на тон девушки, он улыбнулся и произнес:
— Я постараюсь.
Тара, казалось, смотрела сквозь Камала, храм и застывшие на горизонте горы и видела нечто такое, что было доступно только ей одной.
— Я всегда думала, что попала в храм для того, чтобы танцевать, а не для того, чтобы отдаваться каждому, кто укажет на меня пальцем!
— Разве тебе не говорили, что ты должна служить богу, а не своим желаниям?
— Я не хочу делать то, что мне не нравится, — упрямо повторила она и продолжила срывающимся голосом: — Я не получаю никакого удовольствия, ложась с незнакомцами. Мне противно. Мне плохо. Я несчастна. Полагаешь, это угодно богу?!
Камал замолчал, осмысливая сказанное. Он помнил, с каким рвением Тара стремилась стать лучшей из танцовщиц, как упорно трудилась до тех пор, пока не достигала желаемого. У этой девушки были и характер, и талант, и сила воли! В чем же причина, куда все ушло, что погасило огонь?
— Когда-то я посоветовал Амрите брать пример с тебя, теперь говорю тебе: посмотри на Амриту!
— Амрита другая, — заметила Тара. — Она не страдает той болезнью, которая есть у меня.
Камал ухватился за неожиданное признание.
— Болезнь? Причина в телесном изъяне? Такое случается… Ты говорила с лекарем?
Девушка прикусила губу. Перед ней было ее счастье. Ее идол, ее идеал, ее бог. Он пришел, пришел сам, пришел, чтобы помочь. Другого случая может не быть.
— Здесь нужен не лекарь… Камал! Позволь, я приду к тебе нынешней ночью, и ты… все поймешь.
Он невольно отшатнулся.
— Это запрещено. Я принадлежу только богу.
Глаза Тары, словно два драгоценных камня, переливались таинственным сиянием.
— Это не то, о чем ты подумал. Мы просто… поговорим. Я открою тебе свою тайну.
— Скажи сейчас!
— Нет, — решительно произнесла Тара. — Мне неловко говорить об этом при свете дня.
Она гордо расправила плечи и повернулась, чтобы уйти, но он удержал ее.
— Хорошо. Я буду ждать тебя… в полночь. Ты знаешь, где я живу?
— Да.
— Будь осторожна, чтобы никто не заметил.
Около полуночи, закончив приготовления, Тара незаметно выскользнула на улицу.
Шел мелкий дождь — капли чуть слышно шелестели в листве. Остро пахло свежей травой, землей и мокрой древесной корой.
Тара долго смотрела на храм. С раннего детства он был ее домом, его звуки и образы жили в ее душе, он никогда не казался ей чем-то застывшим, напротив — изменчивым, подвижным, как пламя, вода или ветер. Она никогда не думала, что храм станет ее соперником в борьбе за счастье.
Очутившись в жилище Камала, девушка с удивлением отметила, что здесь нет ни роскошных тканей, ни изысканной мебели. Жесткие циновки, глиняный светильник — вот и все убранство.
Тара поняла: в храме Камал был «богом», в своем жилье превращался в человека. В обрядах и танцах воплощал чувственную ипостась Шивы, в обычной жизни вел себя как суровый аскет.
Вероятно, она была первой женщиной, переступившей порог этой убогой каморки.
Камал поднялся ей навстречу. Без ярких украшений и дорогой одежды он выглядел понятнее, ближе и… беззащитнее.
Тара предстала перед ним иной: искусно уложенные волосы, звенящие браслеты, гроздья рубинов в ушах и на шее, будто капли крови, а прозрачные розовые шальвары — как паутинка, опутывающая стройные ноги. Грудь была обнажена, соски ярко окрашены охрой, как и пальцы на руках и ногах.
Девушка дернула алый шнурок на талии — шальвары легким облачком упали к ее ногам. Тара изящно переступила через них и сказала:
— Я и вправду пришла поговорить. Поговорить… на языке любви. Возьми меня! Возможно, тогда ты поймешь, в чем заключается мой недуг. И быть может, сумеешь помочь.
Камал смотрел на нее во все глаза, не зная, что сказать. Его плоть протестовала против доводов разума. Девушка так соблазнительна и красива… А он молод и нуждается в женской ласке. Почему бы нет? Хотя бы один раз. Никто не узнает…
Тара была права — Камал служил Шиве, а не своим желаниям. В жизни храмового танцовщика не было женщин, кроме одной опытной девадаси, обучавшей его искусству любви, когда ему исполнилось четырнадцать лет, и девочек, которые проходили обряд посвящения.
То был ритуал, не имеющий ничего общего с истинным актом любви. Да и это случалось нечасто. Камал привык к воздержанию, но иногда оно начинало его тяготить. Он постоянно находился в окружении прелестных девушек и женщин, многие из которых проявляли к нему симпатию, но ни одна не осмелилась прийти в его жилище, чтобы предложить насладиться ее страстью, ее телом.
