— Я могу прислать за вами водителя, если хотите, — предложил Йен.
— О, спасибо, очень любезно с вашей стороны!
— Тогда — через час. Успеете?
— Спасибо, времени больше чем достаточно.
Повесив трубку, я забеспокоилась: может, приличнее было отклонить приглашение? Может, отправка Йеном водителя нарушает условие «пальцем не шевелить» и я рискую нарваться на истерический звонок по сотовому (с роумингом за счет галереи Дика Риза) и услышать, что я бестолковая гусыня и не развалилась бы взять такси?
Когда я вошла в «Черч-Лондж» в «Гранд-отеле», Йен уже сидел за столом. При моем появлении скульптор встал и протянул руку:
— Привет, Джейн.
— Привет, Йен, — отозвалась я, ответив на рукопожатие.
Я сразу пожалела, что не сказала «здравствуйте». Когда говоришь с обладателем безукоризненного произношения, невольно хочется сказать формальное «здравствуйте», а не небрежное «привет». К сожалению, стоит мне занервничать, все идет не так. Мы уточнили время отлета и договорились, когда стартовать из ресторана, чтобы вовремя успеть в аэропорт. На этом темы беседы были исчерпаны. Ноль. Пустота. Молчание повисло над столом — по моей вине, конечно: не догадалась узнать мнение Йена об организации турне или расспросить о новых замыслах.
Я отложила обсуждение обеих тем на самый долгий срок.
Мы заказали ленч, Йен взял стакан вина. Мне тоже хотелось вина, но я поторопилась попросить воды. Не подозревая, что Йен окажется человеком-праздником, охотно пропускающим стаканчик днем, я боялась представить собой невыгодный контраст с непьющим, как мне казалось, гением.
— Знаете, — обратилась я к официанту, — я тоже выпью бокал. Все что угодно, лишь бы заснуть в самолете, — объяснила я.
— А мне, пожалуй, «Пеллегрино», — неожиданно попросил Йен, явно что-то задумав. — Жаль терять время на сон. Я хочу записать как можно больше идей для проекта до официального начала.
Официанту оставалось только поменять бокалы: я получила вино, Йен — воду, и мне ничего не оставалось, как напиваться соло в обществе величайшего гения всех времен и народов.
К моему ужасу, Йен затеял беседу о проекте артвыставок.
Я поняла: дольше отмалчиваться не удастся. Отставив бокал с вином, я напряженно думала, что и как спросить. Не вполне осознавая масштабы таланта Йена, я не до конца уловила смысл поездки по странам и городам, но уловила, что Йен намеревался «засветиться» на каждой выставке и потом записать свои впечатления с подробными комментариями. Стало быть, он будет вести некий дневник наблюдений, а дорожные впечатления позже выльются в новую скульптуру?
— Йен, — медленно начала я, — пожалуйста, объясните мне: вы просто формулируете мысли в некой форме дневниковых записей или позже каким-то образом трансформируете в своих работах? — Я сразу пожалела, что употребила слова «просто» и «трансформируете» и не сказала ничего более умного. Еще я пожалела, что бокал уже наполовину опустел.
— Конечно же! — воскликнул Йен. — Безусловно, да! Практически все переживания человека находят отражение в его творчестве, в какой бы сфере он ни трудился. В широком смысле — да, все мысли в той или иной форме воплотятся в скульптурах, так же как и ваши мысли и чувства влияют на вашу работу. Но если говорить более конкретно, записи в основном будут посвящены…
Следовало неотрывно внимать, но я не слушала, невольно отвлекшись на замечание о влиянии мыслей и чувств на профессиональные обязанности. Может, поэтому я и не нахожу удовлетворения в своей работе? Но разве большинство негативных впечатлений получено мной не в процессе этой самой работы?
Йен говорил и говорил.
Я улыбалась и время от времени издавала одобрительное «м-м-м». Йен принялся чертить на салфетке небольшую схему. (О, только не схему! Пожалуйста!!!) Из него так и сыпались мудреные слова «взаимодействие объектов и форм», «динамизм», «взаимосвязь». Засмотревшись на движение губ Йена (бла-бла-бла, тра-та-та), я поймала себя на мысли: может, истинная гениальность Йена заключается в умении пудрить мозги? Я прищурилась. Может, во всем, что Йен рассказал о своем творчестве и даже о себе самом, нет ни слова правды? А если он не из Лондона, а, скажем, из Айдахо? И не из той части штата, где процветают трудолюбивые картофелеводы, а оттуда, где сумасшедшие неграмотные родители запирают своих чад в хижинах, подальше от школ и витаминов, и не выпускают из рук двенадцатизарядный дробовик?
— Вот. Да. И еще одно… — Йен с увлечением рисовал диаграмму.
Откинувшись на спинку стула, я подняла глаза на крытый коридор вверху. Бар «Черч-Лондж» располагался в центре зала, откуда, как в атриуме, открывался вид на галереи и коридоры, ведущие к номерам. Не знаю, связано ли это с ревностным соблюдением противопожарных мер, но отовсюду, через каждые несколько метров, со стен на меня смотрели ярко-красные указатели.
Казалось, на меня надвигается рой алых слов.
Выход, выход, выход, куда ни глянь.
После ленча водитель Йена отвез нас через туннель в Ньюарк и высадил у аэропорта. Мы отнесли чемоданы на таможенный контроль и передали билеты женщине за стойкой. Она подарила Йену дежурную улыбку — не такую, как дарят знаменитостям. Здесь его слава ничего не значила. В аэропорту, полном равнодушных к искусству людей, которые не рыскают по Челси в поисках непревзойденных, эффектных, значительных, зубодробительных шедевров и их авторов, Йен был лишь пассажиром в кричаще-яркой рубашке. Впервые при мне он находился не в центре внимания, и меня немного успокоило отсутствие поклонников, наперебой стремящихся выразить восхищение, сказать, как глубоко и значительно то, что он делает, или поздравить его с тем, что он — Йен Рис-Фицсиммонс.
— Хорошо, мистер Рис-Фицсиммонс, — сказала женщина за стойкой, — ваше место — два «б». Мисс Лейн, ваше место — тридцать семь «е».
— Простите? — не понял Йен.
— Два «б» и тридцать семь «е», — повторила регистратор.
— Я лечу первым классом, а вы — вторым? — изумился Йен. Он был смущен и озадачен.
Я недобрым словом вспомнила Аманду, заказавшую мне место в середине ряда, где соседей справа или слева придется будить всякий раз, когда идешь в туалет и когда возвращаешься.
— Да, похоже на то, — ответила я.
— Это ни на что не похоже, — рассердился Йен.
Достав карточку постоянного пассажира авиалиний, он спросил, можно ли найти мне место в первом классе.
Получив отрицательный ответ, Йен спросил, остались ли в продаже билеты в первый класс. Мне показалось странным, что инспирированная Диком сегрегация беспокоит маститого скульптора. Шеф будет вне себя, по потолку забегает, узнав, что в последнюю минуту за счет галереи мне приобрели билет в первый класс. А уж если, Боже упаси, Дик пронюхает, что сам Йен потратился… Я живо представила, как он оседлает метлу и примчится в Лондон с единственной целью стереть меня в порошок.
