— Сколько ему лет? — спросила, смотря на свои ладони, в которых только недавно был телефон.
— А?
— Сколько сейчас лет Агеластосу? Если он получил уже несколько высших, значит он учится не как мы.
— А, ты об этом. Если честно, я не помню. Девчонки об этом разговаривали, но… — Калиса задумалась. — Я забыла. Он младше, чем должен быть пятикурсник, но не критично. Может, двадцать лет.
Я посмотрела на девушку, а потом опять на свои ладони. Все еще плохо воспринимала все то, что она сказала и даже потерла кончиками пальцев виски, пытаясь собраться с мыслями. Вот только, голова из-за этого начала болеть. Наверное, сказывалась бессонная ночь. Или же мне стало не по себе от этого видео. От него до сих пор по коже бежали мурашки.
— Я сейчас вернусь, — сказала, поставив свой стакан на скамейку. Мне нужно было срочно умыться холодной водой. Надеялась, что после этого станет легче.
Пытаясь вспомнить, где на первом этаже находилась уборная, я прошла по коридору. Найдя нужное помещение, я сразу подошла к раковине и включила воду. Набрала ее в ладони и плеснула в лицо. И так раз за разом. Сделала несколько глубоких вдохов. Кажется, стало легче.
Из-за звука включенной воды я не расслышала чужих шагов, но отлично уловила раздавшееся позади меня:
— Ну, здравствуй, тварь. Ты посмотри, как похорошела. Я тебя сразу и не узнал. У тебя, оказывается, отличная задница.
Глава 9 Боль
Как же сильно она его раздражала и злила. По венам, вместо крови пропускала раскаленную лаву и пробуждала огонь, заживо пожирающий своими адскими языками сердце.
Кириан ненавидел Чару.
Сразу не понимал почему. Он вообще не привык уделять людям столько внимания. Они проходили через жизнь Кириана даже толком не запоминаясь. Будто являлись пустыми местами. Лишь очертаниями личностей, в которых не было совершенно ничего интересного.
А эта мелкая и очкастая колючка будоражила, проникая под кожу и вонзаясь в сознание. Наполняя его собой и вытесняя другие мысли, что Агеластосу совершенно не нравилось. Она вызывала в Кириане такие эмоции, о существовании которых он даже не подозревал и в которых сразу не мог разобраться, но ощущал, как они пожирали его.
Лишь спустя время Агеластос осознал, что именно за это ненавидел Чару. За то, что пробуждала в нем эти раздирающие чувства. Новые и непонятные, но при этом слишком дикие и чрезмерно бесноватые. Невидимыми стальными цепями тянущие Кириана к этому чертовому Очкарику и будто молчаливо шепчущие о том, что рядом с ней охренеть, как хорошо — стоит лишь вплести пальцы в ее волосы, прижать Очкарика к себе и вдохнуть ее запах, им наполняя легкие. Поцеловать и скользнуть ладонями по телу этой колючки, сминая одежду и заставляя ткань задраться. Оголиться коже и уже после прикосновения к ней сойти с ума, ощущая настолько сильный голод, что это было дьявольски больно.
Мозг Кириана с детства был изучен вдоль и поперек. Он сам всегда считал, что полностью знал себя, побывав на каждом отдаленном уголке своего сознания. Но, проклятье, с Очкариком он раз за разом ошибался.
Кириан считал, что все началось с физического желания и им ограничивалось. Его тело требовало это непонятное очкастое существо.
Вот только, хотел Кириан этого или нет, он очень много думал о Чаре. На учебе, дома, с друзьями. Дьявол, даже будучи с другими девушками, мысли о ней не отпускали и со временем пришло понимание того, что он ошибся. Все началось еще до осознания, того, что он хотел эту колючку. Главным было ее присутствие. Оно будоражило. Пропускало по телу разряды тока — сразу легкие, но с каждым днем все более сильные. Потом ставшие настолько мощными и жесткими, что, пробивая все тело, они даже добирались до сердца и заставляли его биться быстрее.
Каждый ее взгляд и прикосновение. Запах и тело…
Кириан не понимал, что хуже — то, что его тянуло к Очкарику или то, что он ошибся в собственных размышлениях.
Его мозг сломался.
Будто Очкарик взяла массивную биту и ударила по нему с такой силой, что мозг хрустнул и разлетелся на множество мелких осколков. Кириан пытался собрать его заново, но рядом вновь оказывалось это чертово существо. Путалось под ногами и прикасалось к изувеченным участкам мозга, а они от этого еще больше пропитывались Чарой, из-за чего собрав себя заново, Кириан понял, что уже все не так и никогда не будет, как прежде.
Это еще сильнее раздражало. Пропитывало сознание яростью на Очкарика за то, что она изменила Кириана. Проклятье, Агеластос этого не желал, но не имея возможности что-либо сделать, молча оскалившись, смотрел на то, как его мир рухнул, подобно падающему городу, и Кириан чуть не задохнулся от пыли, забившей все легкие.
Вот только, чуть позже начинал замечать, что стало как-то лучше. Будто его достали из толщи воды и он впервые посмотрел на мир. Впервые дышал и в полной мере чувствовал.
Но даже это сжирало.
Его чувства стали, как оголенные провода. Постоянно вспыхивали и грозились вот-вот полыхнуть, создавая взрыв, который мог повлечь за собой внутренний апокалипсис и мысленный ад, а сознание уже полностью состояло из мыслей о Чаре. Она сама его раздразнила. Заставила оголодать настолько, что Кириан уже не чувствовал ничего кроме жажды. Не только близости, а вообще этого Очкарика, которая, проклятье, продолжала отталкивать Кириана и своими шипами вонзалась в его кожу, раздирая ее в клочья.
Кириан словно израненный зверь бродил по своей внутренней клетке, за пределы которой не позволял себе выходить, и бился о массивные металлические прутья. Бросался на них.
Впервые в жизни не знал, что сделать.
Как поступить?
Это раздирало сознание на куски. То, что с каждым днем все сильнее хотелось этого чертового Очкарика. Полностью. Без остатка. Забрать Чару себе и изучать ее. Открывать Очкарика для себя и постепенно более ясно понимать, чем она так сильно притягивала. Дышать ею, ведь ее запах пьянил и дурманил. Заставлял жить.
Но так же так сильно хотелось вырвать из сознания мысли о Чаре. Даже несмотря на то, что Агеластос понимал — скорее всего, это уже невозможно. Слишком прочно она там засела.
Эти два желания создавали обезумевший контраст и противостояние, которые в Кириане разожгли войну.
А Очкарик вновь раз за разом отказывала и, дьявол, у нее, оказывается, парень появился. Тот, кто по словам Чары, целовал ее лучше, чем Кириан. Хотелось схватить ее за шкирку и перекинуть через плечо, после чего отнести к себе и, проклятье, поцеловать так, чтобы она никогда в жизни не сказала, что кто-то может быть лучше. Чтобы думала только о Кириане и во всем мире видела исключительно его.
Но с каждым днем они только сильнее отдалялись и ругались. Воздух вокруг них полыхал и казалось, что единственное, что между ними возможно — это ненависть.
Что тогда делать с желанием и остальными пожарающими чувствами? Утихомирить их невозможно. Наоборот, с каждой ссорой и дерзким ответом Окарика они только сильнее бушевали.
Пока что Кириан знал только одно — ему хотелось сломать челюсть ее парню, чтобы больше не смел целовать Чару. Это чертово очкастое создание с острым, как нож языком, принадлежало Агеластосу.
На следующий день Кириан увидел, как Гатис целовал Чару и понял, кому нужно выбивать зубы. Пока он по всем Афинам пытался найти Иерона, который внезапно пропал и на звонки не отвечал, Агеластос думал о том, что он сошел с ума. Кириан знал Гатиса с детства, но был готов разбить ему лицо из-за девушки, которую он только недавно встретил.
Нет, Гатис все равно получил бы по лицу потому, что нехрен трогать то, что уже являлось собственностью Кириана, но все же тут все было куда глобальнее. В обычном случае, Агеластос, сразу не найдя Иерона, не стал бы его дальше искать. Это пустая трата времени. Они жили в одном городе и учились в одном университете. Гатис не смог бы вечно пропадать и, рано или поздно, появился бы, после чего получил. Кириан никогда и ничего не забывал.
