Долли попыталась шире открыть глаза, но не смогла. Ей показалось, что на веках у нее лежат мешки песка. Она чувствовала себя так, как будто целый день провела на пляже, все тело горело и зудело.
– Я не… – Она хотела сказать, что не умерла пока еще и что лилии не к месту, но смогла издать только горловой хрип.
Краем полузакрытого глаза она увидела, как какая-то тень начала двигаться к ней из темного угла. Чьи-то руки обхватили ее, чьи-то губы прижались к ее щеке, затем ко лбу. Она сомкнула глаза, у нее не было сил держать глаза открытыми, да ей это было и не нужно. Она и так поняла, что это Анри. Она почувствовала шероховатую кожу его щеки, колючее прикосновение усов и исходящее от него тепло и надежность. Ощутила запах несвежей одежды, в которой он провел всю ночь, вперемешку с запахом сигарет «Голуаз», огромное количество которых он наверняка выкурил. Но, Боже милостивый, ни один запах никогда не казался ей таким прекрасным.
Может быть, она умерла… и это рай.
– Анри? – едва слышно произнесла она.
– Долли… Ma poupée… – Голос его звучал глухо.
Она хотела обнять его, но руки были под капельницами, и она ощутила на запястьях тупую пульсирующую боль, которая распространилась по всему телу.
– Нет… – Она почувствовала, как Анри нежно прижал ее плечи к матрасу. – Ты не должна двигаться. Будет лучше, если ты будешь лежать спокойно.
– Где я?.. – Она вновь открыла глаза и увидела перед собой его лицо. Взглянула в его серо-синие, блестящие от слез глаза с красными кругами от усталости.
– Это Ленокс-Хилл. Это хорошая больница. И ты не должна волноваться.
– Как давно я уже здесь?
– Со вчерашнего вечера.
– А сейчас сколько времени?
Она увидела, как он посмотрел на часы:
– Половина шестого. Солнце уже садится.
– Ты хочешь сказать, что все это время я была без сознания?
– Ты помнишь, что вчера вечером здесь была твоя племянница?
– Энни?
– Да. Лорел… звонила вчера ночью дважды, сегодня утром была здесь. Ты открыла глаза, но мы не поняли, видела ли ты ее. Я так боялся… но сейчас врачи успокоили меня. Они смогут починить тебя.
– Увидев эти цветы, я вначале подумала, что, может быть, я уже умерла. – Долли постаралась улыбнуться. – Но мертвые не способны испытывать такой боли.
– Тебе повезло. Четыре сломанных ребра и сильное сотрясение мозга, очень сильное. Но ты ведь сильная, ты справишься с этим.
– Так почему у меня такое ощущение, что по мне проехала сотня машин?
Анри засмеялся:
– Отлично! Ты можешь шутить – это хороший знак.
– О, оставь. – Она попробовала пошевелить ногами и ощутила страшную боль, схватила Анри за руку, потому что у нее опять закружилась голова. Цветы на столе рядом с кроватью начали качаться, как будто на них подул сильный ветер.
– Лилии, – невнятно произнесла она, понимая, что находится в таком полупьяном, бессознательном состоянии из-за обезболивающих. Ей казалось, что ее голова оторвалась от туловища. – Они бесцветные. Я не выношу лилии.
– Да, ma poupée, мистер Фельдер не знает тебя так хорошо, как я. В день нашей свадьбы я подарю тебе ярко-красные и желтые розы… ты будешь вся в красном. – Он замолчал, а глаза его наполнились слезами. – На тебе будет красное платье, как в тот день, когда ты впервые вошла в мой магазин.
Что он говорит? Или, может быть, из-за лекарств и боли она не расслышала, что он говорит? Или он действительно попросил ее выйти за него замуж?
– Анри… ты?..
– Нет… пожалуйста, позволь мне сказать тебе. Я слишком долго собирался это сказать… и, возможно, ты больше не хочешь услышать это. Но я действительно хочу, чтобы ты стала моей женой. Я ушел из «Жирода», и это означает, что и тебе придется уйти из нее. Как ты думаешь, мы смогли бы вдвоем начать все сначала?
Лицо его было суровым, и морщины вокруг глаз и рта выделялись сильнее, чем когда она видела его в последний раз. Он выглядел усталым… и даже испуганным, как будто не осознавал, какой драгоценный подарок делает ей.
Долли старалась преодолеть опять нахлынувшую на нее волну головокружения, чтобы сказать Анри то, что она мечтала сказать ему вот уже шесть лет. Она хотела сказать ему, что ни один мужчина – а у нее была возможность сравнивать – не годился ему в соперники. И это не имело значения, что им придется начинать с нуля, она знала, что каждая минута будет для нее счастливой. И, конечно, она хотела видеть его в своей квартире, в своей постели, его зубную щетку в шкафчике, его халат рядом со своим в ванной и даже ощущать кислый запах его сигарет «Голуаз».
Ее сердце бешено колотилось, и каждый удар приносил ей нестерпимую боль, но это не имело значения. Она поправится. Голова перестанет кружиться. Самое главное было заставить себя произнести эти слова…
Но Долли смогла только произнести:
– Попробуем.
Через три дня, когда Долли сидела на кровати, потягивая имбирный эль, и думала о том, означает ли ее страшное желание поскорее покинуть это мрачное место, что она поправляется, в палату вошла Энни.
– Привет, – сказала племянница и прежде, чем поцеловать ее в лоб, положила несколько журналов в блестящих обложках на столик рядом с кроватью Долли. На ней были кремовые шерстяные брюки и кораллового цвета свитер.
– Я думала, что ты захочешь что-нибудь почитать, кроме бульварных газет. Я встретила разносчика газет около соседней палаты. Что бы ни было в этих журналах, это лучше, чем «Женщина, изнасилованная инопланетянами и родившая двуглавого ребенка».
– Дорогая, ты ведь знаешь старую пословицу… две головы лучше одной. – Долли рассмеялась.
Энни прыснула от смеха и зажмурила глаза.
– Похоже, ты себя сегодня лучше чувствуешь.
– Несравнимо лучше, – сказала Долли. Энни навещала ее каждый день, иногда даже два раза в день, и всегда приносила что-нибудь, чтобы порадовать Долли: то букет желтых хризантем, то корзиночку с малиной от Бальдуччи, то ее любимую помаду «Джангл Фивер».
И если во всем случившемся можно было найти что-то хорошее, то это были те необыкновенные часы, которые она проводила со своей племянницей.
И все же внутри у нее все время что-то вертелось, стараясь найти удобное место, как человек, у которого бессонница, старается подыскать удобное положение на кровати. Она знала, в чем дело, и это мучило ее. Сейчас у нее был Анри, и она могла рискнуть и сказать то, что она хотела, и, может быть, положить конец мучившему ее чувству вины. Да, настало время рассказать все Энни… рассказать ей правду, рассказать о том, что произошло между ней и Ив. Сейчас, когда она могла начать все сначала с Анри, – это было чудо. Она ощущала себя так, как будто была старым домом, который освободили от старой паутины и грязи для того, чтобы в нем поселились новые жильцы. Она ощущала желание и даже необходимость, прежде чем начать новую жизнь, очиститься от старого хлама.
