Ознакомительная версия.
С фотографии на Надю смотрел одетый в форменную тужурку высоколобый мужчина с аккуратной бородкой.
— Здесь он с твоей прабабкой, смотри, молодые какие, 16-й год, наверное, свадебная… А вот маленький Миша в матросском костюмчике. Думаю, середина двадцатых. Здесь он уже школьник со своей младшей сестрой, твоей бабушкой. Фотографий немного, тогда ведь только в фотоателье ходили сниматься. В альбоме еще много страниц, ты их заполнишь.
Надя испытывала какое-то странное чувство. Она никогда не видела своих предков. От прабабушки осталась одна маленькая стертая фотография, как для документов, больше ничего. А сейчас у нее в руках история семьи…
— Еще осталась старинная серебряная сахарница и щипцы к ней, две серебряных вилки, набор серебряных рюмочек с подносом… Вон они в горке, смотри, все это твое и ты можешь с собой забрать. Вообще-то посуды у твоей прабабки было много — уж не знаю, куда она девалась, должно быть, айсоры продали. Они тогда, как въехали, все на балахолку мотались: то одно отнесут, то другое. И за мебелью сюда покупатели приходили. Тут же и буфет старинный стоял, и две кровати шикарных, бюро, большой шкаф с зеркалом, трельяж — это то, что я помню…
Когда вся семья сапожника умерла, мы переселились в эту комнату, а за нами и все, кто живой остался в квартире. Почему-то здесь было теплее всего. С самого начала войны я работала в госпитале, мне тогда пятнадцать только исполнилось. Госпиталь рядом, но домой я редко попадала, раз в неделю. Добреду до своих, маме с сестренкой принесу хлеба грамм двести, что сэкономить удалось, часа два-три посплю, и назад, в госпиталь… Бреду по линии, сугробы в рост человека, а между ними тропинка, как траншея. Порой видишь — рука чья-то из снега торчит. Замерз человек и уже давно. Посмотришь и идешь дальше, — старушка вздохнула и умолкла на несколько секунд. — Каждый старался выжить и помочь своей семье, на переживания о посторонних людях сил не оставалось. Страшная зима была в сорок первом-сорок втором, холодная и снежная. Но если бы не мороз — точно была бы в городе эпидемия…
— А ваша мама и сестра выжили после блокады? — спросила Надя.
— Слава богу, выжили. Отец на фронте погиб, брат в сорок седьмом скончался. Мама умерла в шестьдесят девятом, а сестра до двухтысячного дожила. Молодая, ей шестьдесят пять всего было. Я последняя осталась… Ни я, ни сестра замужем не были, детей не нажили, вечно с чужими возились. Сестра в доме ребенка работала, а я в роддоме. Для всех, кто родился и вырос в этой квартире, мы были как бабушки. Лешенька, когда маленький был, говорил: «Баба Фаня, ты всехняя бабуля», — старушка улыбнулась. — Теперь взрослый парень, компьютерный гений, он в первой комнате живет. Во второй — старая учительница, она на пенсии, на даче у детей лето проводит. В третьей — я, в четвертой — никого, девятый год пустует. Ты представляешь — пошел мужчина в магазин и не вернулся! А у нас заявление о его пропаже принимать в милиции не хотели, мы же не родственники… Он одинокий был. Соседи из пятой комнаты сколько лет писали везде, чтобы им эту комнату отдали, не добились, и уехали куда-то — в Германию, что ли, деньги зарабатывать. Может, навсегда там останутся, третий год от них ничего не слышно… А в шестой комнате живет дама с собачкой. Ты, как эту собачку увидишь, не пугайся — английский бульдог. Ножки кривые, коротенькие, глаза навыкате, клыки нижние торчат — урод уродом! Но, надо отдать должное, Елена собаку в комнате держит, просто так она по коридору не болтается, только на поводке. Так что сейчас нас в квартире трое, ты четвертая, если собаку не считать. Да что я все о себе, да о себе! — спохватилась Фаина Абрамовна. — Ты рассказывай! Соня писала, что ты музыкантша?
Надя усмехнулась.
— Это громко сказано. Я окончила музыкальную школу, и так как бабушка не хотела меня от себя отпускать, устроилась концертмейстером в детских хор.
Слово за слово, Надя рассказала все о своей небогатой на события жизни.
— А Сониных фотографий ты не привезла? Я же ее совсем девочкой помню…
Надя достала из сумки небольшую стопку фотографий. Фаина Абрамовна поохала, сказала, что ни за что не узнала бы Сонечку, даже в молодости, а уж тем более пожилой женщиной. Протянув старушке снимок, где отец держит на руках двух годовалых дочек, Надя сказала:
— Это мой отец и сестра. Я хочу найти их, поэтому и приехала в Петербург.
Фаина Абрамовна поразилась, узнав, что отец с бабушкой поделили детей, а Надя до тридцати трех лет не подозревала о сестре и ничего не знала о своем отце.
— Как вы думаете, Фаина Абрамовна, куда мне обратиться, в справочное бюро?
— Если такие еще существуют… — пробормотала старушка, качая головой. — Никуда не надо обращаться, Лешка домой заявится и в компьютерной базе посмотрит.
Заметив удивленный взгляд Надежды, Фаина Абрамовна пояснила:
— Есть такая компьютерная база данных на всех, вроде бы милицейская — можно по адресу узнать имя, а можно и наоборот. Только Лешки сегодня не будет, он с утра предупредил, что у друга на дне рождения зависнет. Ты ведь не слишком торопишься?
Надя отрицательно покачала головой, с удивлением глядя на продвинутую старушку.
— Можешь жить здесь, сколько захочешь, — заявила баба Фаня. — В городе есть, что посмотреть. Была бы я помоложе — сама бы с тобой побегала. А Лешка завтра к вечеру точно будет… Ты отдохнуть с дороги не хочешь? Нет? Тогда пошли, прогуляемся до Андреевского собора, я заодно на рынок зайду.
Они прошли по Большому проспекту, Фаина Абрамовна показала роддом, в котором проработала всю жизнь. Дойдя до собора, зашли вовнутрь. Надя поразилась вычурной красоте убранства, поставила свечку за упокой бабушки и еще одну, загадав, чтобы удалось найти свою сестру.
Вечером, после ужина, она отпросилась у хозяйки погулять.
— Хочется посмотреть на петербургские белые ночи.
— Конечно, детка, сходи на набережную. Только допоздна я тебе гулять не советую, на улицах полно пьяной молодежи. Вот ключи, надеюсь, ты вернешься до одиннадцати, а то я беспокоиться буду. Что поделать, такой возраст, из-за любой ерунды могу всю ночь не спать, ворочаться. Вот и Лешка, молодец, всегда звонит, если задерживается. То с девчонкой очередной загуляет, то с друзьями тусуется. Тьфу ты, набралась от него, теперь и не знаю, как это по-русски сказать.
— Проводит время, — подсказала Надя.
— Действительно… — старушка рассмеялась. — Ладно, иди, погуляй.
Весь следующий день Надя провела на Невском проспекте. В этой толпе спешащих и праздно шатающихся людей она чувствовала себя несколько странно. Количество народа не угнетало, наоборот, возникало какое-то чувство единения с ними. По совету Фаины Абрамовны она свернула с Невского напротив Думы и, миновав шикарный отель, оказалась на площади Искусств. Все скамейки в сквере у памятника Пушкину были заняты. На них отдыхала сама разная публика. Молодежные компании, мамаши с детьми, группы иностранцев. Осмотрев памятник поэту со всех сторон, Надя поспешила к Русскому музею. Три с лишним часа бродила она по залам, впервые в жизни любуясь на подлинники полотен великих русских мастеров. Решила, что на Эрмитаж надо отвести не меньше двух дней, иначе она не успеет ничего как следует посмотреть.
Ознакомительная версия.
