Жалею — не жалею… Поезд ушел. «Зеленый поезд виляет задом, а я с моста не него плюю — ему на север, а мне налево…» Вопрос в другом: можно ли было простить Валентина? Забыть о том, что случилось. Сделать вид, что ничего не было.
И жить дальше. Если бы он изменил ей раз или два, вот как в кино показывают, со своей секретаршей на столе в приемной, — простила бы, честное слово! Но ее муж, ее родной человек несколько лет, изо дня в день… а потом приходил домой и… Нет, даже думать об этом невозможно. Она и не будет думать. Сохранит самоуважение, как психотерапевт доктор Буркатов в книжках и по телевизору настоятельно рекомендует: он звезд разводит, ему виднее, как оно лучше сохраняется. Стало быть, будет жить дальше, если не с мужем, так со своими принципами.
За окном сгущались сумерки, быстро вползая в комнату сквозь просвет между портьерами. Ирина потянулась к выключателю лампы, стоявшей на прикроватной тумбочке, и нечаянно смахнула бокал, стоявший на краешке: убрать следы вчерашнего «разврата» они с Риткой так и не удосужились. Бокал жалобно звякнул, ударившись на полу о большое блюдо из-под фруктов и сыра. Ирина ахнула, кинулась подбирать осколки — в общем, только ножка откололась, по бокалу трещины нет, можно и склеить… И даже засмеялась от наглядности ответа на вопрос, который она только что безуспешно решала: а зачем склеивать? Эти простенькие бокалы дарили им с Валентином на свадьбу — тогда это был страшный дефицит. С тех пор они купили множество новых, но эти, глупые до невозможности, зеленые и сиреневые, тех и тех по шесть штук, были любимыми, за ним всегда в первую очередь тянулась рука. За двадцать лет всевозможных праздников ни одного не разбили, а тут… Так ведь не склеишь! Старая немодная сиреневая стекляшка того не стоит. Ирина вскочила, босиком прошлепала в кухню, аккуратно сгребла оставшиеся одиннадцать жалобно позвякивающих бокалов и свалила всю эту зелено-сиреневую красоту в мусорное ведро, сморщившись от звука бьющегося стекла. И крышкой сверху прихлопнула. Все правильно: она должна быть сильной. Прошлое должно оставаться в прошлом. Ей ни к чему воспоминания о счастье, которое то ли было, то ли не было его вовсе и счастьем только притворялось.
Валентин Рудольфович опять задерживался на работе. Все решения давно были отписаны, бумаги разложены в идеальном порядке и убраны в сейф, чай выпит и слоеная булочка, предусмотрительно заначенная от обеда, съедена. Часы укоризненно показывали половину девятого, и что характерно — вечера. Если бы часы могли говорить, то они напомнили бы хозяину кабинета, что сегодня суббота, а он приперся утром ни свет ни заря и сидит целый день, хотя дел на сегодня не расписано, потому как — напоминаем — суббота.
Возмущенное тиканье наконец привлекло внимание Валентина Рудольфовича. Уже полдевятого? Надо ехать. Опять доберется до дома (в этом месте он поморщился, как будто надкусил что-то невкусное, а выплюнуть неудобно) в десятом часу. Он решительно затянул тесемки последней папки, аккуратно поставили ручку в стаканчик, потянулся выключить компьютер… и остался сидеть, глубокомысленно уставившись на плавающих по экрану разноцветных рыб. Эту заставку сделали ему недавно. Рыбы сновали возле кораллового рифа и были совсем как настоящие, точно таких же они с Ириной кормили хлебом и чипсами на пляже в Египте. Он ругался, что это запрещено законом, а она над ним смеялась и все-таки прятала хлеб в купальник, если к ним подходил кто-то из охранников, и потом долго исподтишка вытряхивала крошки и опять смеялась, но уже над собой…
Это было совсем в другой жизни. Там был незыблемый порядок даже не быта, а бытия, там у него был дом, где он был мужем и главой семьи, он относился к себе с большим уважением и твердо знал, что утром ему подадут поджаренный непременно с двух сторон омлет, кофе и апельсиновый сок — свежевыжатый, чистый витамин С, — поливитаминов из баночки он не признавал. А потом — вкусно пахнущую белую рубашку (голубые, розовые, бежевые и прочие он на дух не выносил), отутюженный костюм и вычищенные ботинки. Это был ритуал, к которому Ирина относилась так же серьезно, как и он, и ни разу не было случая, чтобы она не встала приготовить ему завтрак и проводить на работу.
А когда он вернется домой — неважно, в какое время, у него же ненормированный рабочий день! — его будут ждать чистая салфетка на столе, горячий ужин и свежая «Российская газета» с нормативными документами. Поев, он расскажет жене о том, как прошел день, как достала его эта «Фемида недоделанная», его начальница, которая понятно каким местом выслужила пост председателя суда, ничего не понимая в работе (вообще не бабское это дело!). Рассказывая, он воздаст дань врагам, упомянет общих знакомых, приведет в порядок взъерошенные мысли — и отправится спать, наслаждаясь бормотаньем телевизора, запахом чистого белья, уютным теплом одеяла, прохладой спальни и полной гармонией, душевной и физической.
О той жизни он знал все: как они проведут выходные и куда поедут в отпуск, где лежат чистые носки и телепрограмма, на какую именно ширину необходимо приоткрыть окно в спальне, чтобы было свежо, но не холодно, а в самый раз. За носки и рубашки, сок и омлет, за ужин, газету, батарейки в пульте, телепрограмму, запах чистого постельного белья и сто тысяч прочих жизненно необходимых мелочей отвечала жена. Она знала, какой суп он любит, какой сорт чая предпочитает и сколько кусочков сахара (коричневого тростникового) надо положить в его любимую синюю, с золотым ободком чашку. Всем этим «оркестром» вещей, игравшим без единой фальшивой нотки, мастерски и с увлечением дирижировала жена. А он с непреходящим удовольствием всего этого не знал, не брал в голову, наслаждаясь тем, что оно всегда есть — и все. Порядок вещей определен и непреложен. Как говорил один его знакомый, отставной военный, все «чисто, прямо, параллельно», и эта нехитрая формула счастья не так смешна, как кажется на первый взгляд. Короля всегда создает свита, и в той жизни он был настоящим королем, потому что его свита изо дня в день выполняла свое предназначение безукоризненно.
Как, зачем в той чудесной, замечательной, сказочной, восхитительно-правильной жизни возникла Наташа? Хорошо бы ответить так: у него наступил кризис среднего возраста, о котором он слышал как-то передачу по радио, когда ехал с работы. Там умные люди на полном серьезе говорили о том, что ближе к сорока мужчины непременно начинают подводить итоги и горевать о непокоренных вершинах. Кто-то бросается покорять, если уже может позволить себе купить подходящее альпинистское снаряжение и авиабилет в район Альп, кто-то увлекается спиртным, кто-то меняет жену, мудро сделав именно ее во всем виноватой. Вон Абрамовичу приспичило с женой официально развестись — так то ли трехсот, то ли пятисот миллионов баксов не пожалел, хотя могли бы себе жить спокойно в разных полушариях и никогда не встречаться. Вот это кризис так кризис — на всю голову! Вот и он, Литвиненко, борясь с этим самым кризисом, который, заметьте, умные люди придумали, и полюбил девчонку на шестнадцать лет моложе себя. А что он мог поделать, если, по мнению психотерапевтов, это могло помочь ему обрести почву под ногами?!
