– Я знаю, – ответил он тихо.
Закончив уборку, миссис Холл стала собираться домой.
– Ты нашла хорошего парня, милая, – сказала она Летти, когда та спустилась проводить ее. – Не дай ему ускользнуть из твоих рук.
– Не дам, – со спокойной улыбкой ответила Летти.
– Я была очень рада вам помочь, как раньше помогала твоей бедной маме, пусть земля ей будет пухом.
Летти сидела на диване, за окном темнело. Держа шляпу в руках, в комнату вошел Дэвид и остановился перед ней. Он собрался уходить, но почему-то медлил. Отчаяние заставило ее самой проявить инициативу.
– Дэвид, оставайся сегодня у нас. Мне одной страшно.
– Здесь твой отец, – сказал он. Он понял, что аура опустошенного дома страшит ее. Раньше дом был полон жизни: сестры деловито сновали по квартире, слышался смех, громкие разговоры, мать поддерживала порядок.
– Это так глупо, – жалобно сказала она. – Мне вот-вот девятнадцать, но я страшная трусиха. Папа закрылся в комнате, и я…
Она посмотрела на него умоляюще, как ребенок.
– Пожалуйста, Дэвид, останься. Ты можешь пойти в комнату Люси, а я буду в своей.
Летти проснулась и обнаружила, что плачет. Комната была залита утренним светом. Вошла мама и сказала, что, чем лежать в кровати, лучше бы ей встать и подготовиться к школе. Ей снова было хорошо. Летти отлично помнила ту весну, когда отец открыл свой магазин. Хотелось жить, все было впереди.
Она села на кровати, пытаясь защититься от рук матери, но… она уже снова плакала: что-то подсказало ей, что это всего лишь сон. В комнате было пусто, темно и тихо, она осознала горькую реальность, с которой ничего нельзя было поделать.
Осторожный стук в дверь оборвал ее рыдания. Затаив дыхание, она поспешно прошептала:
– Кто там?
– Дэвид, – раздался ответ. – Я знаю: ты плачешь. Она не подумала, что он может услышать ее. Но из-за тонкого потолка в комнате Люси был слышен каждый звук. Ей вдруг стало жалко себя – это было ее личное горе. Она не хотела делить его даже с Дэвидом.
– Мне просто приснился плохой сон, – сказала она, удивляясь, как резко звучит ее голос.
– Я думал, что ты нуждаешься во мне, – донесся его шепот. – Ты так расстроена. – Затем, после некоторого колебания: – Можно войти, Летиция?
Она замерла в нерешительности. Папа понятия не имел, что Дэвид здесь. Он ужаснется, когда узнает, что он приходил к ней в спальню. Это будет нехорошо. Но вдруг ей стало все равно.
Дэвид вошел в комнату, и она закрыла лицо руками, больше от смущения, чем от горя. На ней была только ночная рубашка. Она благодарила Бога, что свет от газового фонаря с улицы лишь едва проникал в комнату. Все равно, она не осмеливалась взглянуть на него.
Летти не слышала, как он подошел, пока край ее кровати не прогнулся под тяжестью его тела. Его руки коснулись ее рук, осторожно отнимая их от лица, и, хорошо это или нет, она почти непроизвольно обняла его и подняла лицо, позволив ему нежно поцеловать ее. Они молчали. Прижавшись всем телом к нему, она ощущала комфорт, заполнивший пугающую ее пустоту. Вдруг инстинктивный страх заставил ее отпрянуть.
– Нет… Мы не можем. Мы не должны!
Он смутился и тоже слегка отодвинулся. Она не должна была позволять ему входить в ее спальню. Но, когда он уже был здесь, как она могла прогнать его.
Он почти не касался ее. Ласки, которые ее так напугали, прекратились. Тихо, почти шепотом, Дэвид сказал:
– Спи, моя дорогая. – Он пошел к двери, край ее кровати распрямился. – Я лучше пойду домой. А завтра приеду снова.
Но она не хотела, чтобы он так ушел.
– Я ужасно глупа.
– Совсем нет.
Он снова был около нее.
– Летиция, дорогая моя. Я тебя люблю всем сердцем. Поэтому я не могу быть столь эгоистичным, чтобы позволить себе… я хочу, чтобы ты стала моей женой, а до этого… Летиция, ты понимаешь, что я хочу сказать, милая?
Да, она понимала. Его собственное горе научило его сопереживать и сочувствовать и не сделало его эгоистом. Перед тем как уйти, он снова нежно поцеловал ее, и она знала, что в эту ночь больше не будет плакать.
В голосе Артура Банкрофта зазвучали слезы, когда он отдавал маленького Альберта его матери.
– Ее первый внук. Это несправедливо… – успел сказать он, прежде чем голос его прервался и голубые глаза наполнились слезами.
Винни, все еще слабая после рождения маленького Альберта при таких печальных обстоятельствах, прижала ребенка к себе. Ее лицо исказилось болью.
– Папа, не надо! А то я снова заплачу.
– Она так никогда и не увидит своего первого внука…
– Папа, – строго сказала Летти. – Пойди поставь чайник, милый. Когда он закипит, я приготовлю чай.
Он безропотно вышел, как делал это все эти дни. Что бы она ни говорила, он исполнял. Какое бы приказание она ни отдавала, он слушался, словно лишился своей собственной воли и находил успокоение в подчинении другим.
Слезы Винни высохли, и Летти покачала головой.
– Он не может свыкнуться со смертью мамы. Я понимаю, что прошло только шесть недель, но мы все как-то должны попытаться… и я должна; ради него же. Наверное, я резка с ним, я ведь тоже переживаю, как и он, но папа начинает плакать по десять раз в день. Вот как сейчас, когда он увидел ребенка.
– Нам не следовало приезжать, – предположил Альберт. Летти старалась быть приветливой с ним, но его напыщенность временами страшно раздражала ее.
– Не говори глупостей, без вас он был бы еще более несчастен. Просто он разволновался, увидев ребенка. Его сейчас все выводит из равновесия.
Винни и Альберт сели на диван.
– Я не могу поверить, что мама умерла, – продолжала Летти. – Это как на похоронах, какое-то ощущение нереальности. Кстати, – она неловко засмеялась, – свадьба Люси больше походила на похороны. Бедная Люси.
Она замолчала и бесцельно бродила по комнате. Было слышно, как отец на кухне наливает чайник и ставит его на плиту. В этом доме был слышен каждый звук. Вспомнив об этом, она сказала несколько тише:
– Когда я прохожу мимо маминой комнаты, мне кажется, что она все еще там.
Теперь это была комната отца. Он следил за ней так же тщательно, как и за собой. Даже слишком, словно от этого зависело его собственное состояние. Он слонялся по комнате, приводя в порядок каждую мелочь, брал в руки каждый предмет, ставил на место чуть иначе, снова брал – и так целый день. Он постоянно говорил Летти, что какая-то вещь стоит не там, и не успокаивался, пока она ее не переставляла.
– Лучше оставь вещи в покое, папа, – говорила она ему, может быть, даже чересчур резко. – Я никогда не знала, где что стоит!
Он с болью смотрел на нее и выходил, не произнося ни слова.
