Как-то раз она посетовала доктору Веннинг на медлительное занудство Питера, на его вечную неторопливость с решениями – дескать, да как же я помогу ему, если он ничего не рассказывает?! – и та ей ответила: «Ты знаешь, не все ведь любят поговорить, как ты или я. Немного тишины тоже не повредит. Вашей семейной жизни уж точно».
И вот Питер пробирается к ней, словно большой пароход против течения, через толпу мальчишек. Некоторые едва до пояса ему достают. Он поднял руки над головами, выставил локти, точно рассекая глубокую воду.
Когда он наклонился поцеловать ее, она прижала ладонь к его щеке. Вот тут шершавинка и колючие волоски – да, упустил, когда брился.
– Длинный же у тебя сегодня денек, – сказала она. – Как ты? Все хорошо?
– Доктор Ван Дузен, а можно нам… – к ним подбежал мальчик, чуть не подпрыгивая от нетерпения.
Питер развернулся к нему, рука его соскользнула с плеча Рут. Через секунду его уже не было рядом, толпа увлекала его за собой.
Она постояла с минуту, выжидая.
Церковный колокол начал звонить. Да к чему ждать, сегодня всем нужен Питер, не одно, так другое.
Она повернулась и пошла одна.
Так же в одиночестве дошла до часовни. Замершие в молчании деревья, темнеющее небо стояли, точно высеченные из камня или перенесенные художником на холст. Огромные неподвижные кроны дубов по ту сторону лужайки; пониже, скрытые листвой, рассеянно смотрят фонари на кованых изогнутых ножках. Вдоль дорожки припаркованы автомобили, в лунном свете они поблескивают серебром. Ближе к горизонту свет бледнеет, и небо над головой кажется теперь густо – почтительно – синим.
Рут изучала иностранные языки в колледже Смит[3]. На старом верхненемецком, она помнила, «синий» – это blau, что означает «сверкающий».
Да, это правда – ночь сегодня сверкающая.
В мире творится что-то непонятное, страны никак не поладят между собой, всё делят что-то, и раздирает их на части – то наводнение, то пожар, то бедность и ненависть. А порой ей кажется, что все несовершенства обрушились как раз на ее тихий уголок, хоть плачь. И тут же вдруг видишь величие этого мира.
В конце тропинки деревья расступались, и на фоне неба белел купол часовни. Макушку его украшал бронзовый кораблик – флюгер, и сегодня его нос глядел на запад.
Однажды давным-давно Рут поспорила с Питером: корабль поворачивается носом к ветру, а не по ветру, настаивала она. И выиграла пять долларов!
А узнала она об этом оттуда же, откуда и о многом другом – из книг. Она глотала их дюжинами – романы, рассказы, всяческие брошюрки по самосовершенствованию (хоть доктор Веннинг и отзывалась о них пренебрежительно), научно-популярную литературу обо всем на свете: голодающих людях, астрофизике, европейском искусстве девятнадцатого века. В истории с флюгером вылезла худшая ее сторона – угораздило ее тогда торжествующе грохнуть увесистый том энциклопедии прямо на обеденный стол под нос Питеру и ткнуть пальцем в нужную строчку.
Он мгновенно подскочил и прямо посреди ужина выдал ей проигранные доллары. Да, знала она за собой такую гадкую черту, сама-то она за всю свою жизнь не заработала ни цента. На два курса старше с ней училась Глория Cтейнем[4]. Рядом с таким человеком Рут остро ощущала, сколь беден ее жизненный опыт и невелики достижения. За время работы в школе чего она только не переделала – отвечала на звонки, аккомпанировала хору на пианино (впрочем, не слишком хорошо), даже преподавала французский. Но поскольку она была женой Питера, Питер был директором, а в те времена на подобный расклад был только один взгляд, она никогда не получала никакой оплаты. Да, вот так в те времена обращались с женщинами-женами. Сегодня-то никому и в голову не придет смирно сносить такое отношение, и все от этого только выиграли.
Увидев, как Питер топает к вешалке, находит пальто, хлопает по карманам, потом идет в комнату за пиджаком, нащупывает чековую книжку, она почувствовала себя идиотски.
– У меня еще кое-какие дела, до утра надо закончить, – сказал он ей и пошел наверх к себе в кабинет.
Как же рассердилась она на себя, устыдилась. Ну к чему ей понадобилось доказывать Питеру – выбрала жертву, молодец! – куда там глядит флюгерный нос?! Разве он сомневался в ее талантах? Да он не уставал благодарить ее за то, что она всегда рядом, всегда готова склонить голову и трудиться вместе с ним. И вот ведь – вечно ее тянет показать свою правоту! Наверное, так происходит, когда чувствуешь свою беспомощность – когда ты всего лишь жена, а не самостоятельная личность. Она никогда не говорила Питеру, что предпочла бы получать зарплату за свой труд в школе – и дело тут вовсе не в деньгах. Кто знает, возможно, она чувствовала бы себя не такой никчемной, если бы хоть раз в жизни ей довелось увидеть свою фамилию на чековой книжке.
Задрав голову, Рут любовалась белым шпилем часовни – как твердо он впивается в небо! Молодые женщины теперь чертовски образованные, амбициозные, приходят в школу уже с ученой степенью, а одна, по словам Питера, ухитрилась даже две степени получить, – и все-то для того, чтобы в старших классах преподавать. На уме одна карьера, хотя частенько не забывают о детях в классе. Как тут не почувствовать себя неуютно рядом с такой-то молодежью – то ли ты глуповат, то ли просто стал лишним.
Она вспомнила свою любительскую мазню маслом, с треском провалившуюся постановку и неудачный роман, который она вдохновенно корябала строчку за строчкой, бесконечные часы, проведенные за фортепиано в надежде когда-нибудь все же стать профи и сыграть в оркестре, пусть и плохоньком, пусть в нашем захолустном Бангоре. Подумать только, сколько же лет, сколько долгих лет провела она вот так, изо всех сил тужась достичь совершенства хоть в чем-то. А таланта все время недоставало. Или, может, терпения. Конечно, талант дается немногим. Но сознавать свою никчемность все-таки бывает очень обидно, сколько ни ври самой себе.
Одно время ей страстно хотелось стать сценаристом. Она сочинила пьесу о японской гейше, действие происходит в девятнадцатом веке. Но любимая «Мадам Баттерфляй» так и толкала под руку, написать что-то оригинальное у нее не получилось. Потом писала роман об американском Юге до Гражданской войны: несчастные влюбленные, разделенные цветом кожи, – они до боли напоминали «Ромео и Джульетту». Питер прилежно прочел и пьесу, и роман, но она понимала, что до литературы ее творчеству далеко.
– Да уж, Рут, ну и печальная повесть у тебя вышла, – проговорил Питер, перевернув последнюю страницу и озадаченно потирая затылок. – Что, оба так и погибли в огне? Может быть, хоть одного вытащить?
