– Тебе нехорошо? – смотрит хмуро, протягивая леденец. Дрожащими пальцами выхватила его с раскрытой ладони и бросила в рот.
Должно быть, я вся зелёная. Вот здорово будет, если я избавлюсь от завтрака на его брюки.
– С чего ты решил, что я имею какое-то отношение к этому Петру? – сидела не шевелясь в кресле, обхватив колени руками. Перекатывая на языке леденец, снявший острый приступ.
Могла ли моя мать привлечь внимание богатого человека? Или девятнадцать лет назад он не был особо избирательным?
– Так считал мой брат. Но, пока ты пряталась от меня в деревне, я отдал на сравнение ваши с Петром волосы. Как ты понимаешь, без этого я не мог обойтись, – произнёс, кивая в сторону белого конверта, лежащего на столике между нами. Ничем не примечательный документ, который развернул мою жизнь на сто восемьдесят градусов.
Не хотелось представлять, как Питон отрезает мне локон, пока я спала. Но эта картинка всё равно всплыла в сознании.
Вот почему он не спешил найти меня. Ждал результатов генетического теста. И наверняка отлично знал, в каком направлении я сбежала.
Если бы результат пришёл отрицательный, я бы Льва больше не увидела?
Надо же, от этой догадки вдруг стало ещё горше.
А то, что он сидит напротив, лучше любых бумаг подтверждало, что я дочь его брата. И всё же взяла в руки конверт.
Цифры, цифры, цифры. Сухие медицинские термины, подтверждающие, что я не просто брошенный ребенок. Меня бросил богатый папаша. Готова биться об заклад, что месячное содержание любовницы ему вставало дороже, чем на меня потратило государство за всю мою жизнь.
Ненависть обжигала изнутри. Ядрёная. Жгучая. Окрашенная в чёрно-красные цвета. Как выглядели мои руки после работы на заводе в перчатках, от которых прела и трескалась кожа. Как выглядели мои сны, полные кошмаров, сотканных из воспоминаний.
Отвернулась, уставившись в иллюминатор. Не хотелось бы, чтобы Лев понял, как глубоко я их всех презираю.
– И почему он вдруг вспомнил обо мне спустя столько лет?
Понимая, что из себя представляла моя мамаша, она наверняка сообщила Петру о том, что он станет папой, сразу после моего рождения. Чтобы не выслушивать его предложения избавиться от плода.
Поставила на кон все карты и проиграла. Вот она, должно быть, удивилась, когда мой папочка её бортанул.
Странно только, что не подала на алименты. Ведь могла бы.
Молчание затянулось, вынуждая меня взглянуть на собеседника.
– Может, его замучила совесть, – ответил, делая глоток горячего напитка, что принесла ему симпатичная стюардесса.
– Сомневаюсь, что у таких, как вы, она имеется, – заметила, кусая от досады губы.
Хотелось находиться от Питона как можно дальше.
Не видеть его и никогда не знать. Потому что, несмотря на возникшую злость, меня продолжало тянуть к нему. Отчаянно хотелось забраться к нему на колени. Уткнуться носом в шею и ждать, когда он меня пожалеет.
Только, боюсь, наши планы несколько расходятся. И с этой мыслью я уснула, свернувшись калачиком на кресле. А проснулась на кровати.
Оказывается, здесь была ещё одна комната.
Питон лежал рядом, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Рубашка натянулась, очерчивая рельефные мышцы.
Не желая выдавать себя, рассматривала его из-под ресниц. Как смотрят на хищника в зоопарке. Нас разделяли прутья клетки, а я всё равно ощущала исходящую от него опасность.
Я выросла в детском доме, и из тех, с кем меня связывала общая кровь, у меня были только мать и сестра. И сейчас я совсем не понимала, должна ли испытывать к Питону родственные чувства. Поскребла внутри себя, пытаясь их отыскать. Но ничего подобного не нашлось даже в самых дальних уголках.
Почему же природа не включила защитный механизм, чтобы дать отпор зародившимся во мне чувствам к нему?
Приземлились спустя час. Нас встретила глубокая ночь, но столица горела тысячью огней.
Я смотрела в окно автомобиля, пока мы проезжали яркие улицы. Витрины, вывески, красивые здания. Широкие дороги. И гуляющих, словно среди бела дня, людей. Весёлых, модных.
Должно быть, Питон видел во мне деревенскую простушку, потому что я, припав к запотевшему от моего дыхания стеклу, с восторгом рассматривала и изучала новый для себя мир. В то же время ощущая исходящее от него раздражение, пока он вёл автомобиль.
– Ты будешь жить в доме своей прабабки. Веди себя прилично. Тебе больше не нужно торговать телом. Деньги у тебя будут на всё что пожелаешь. Поэтому, будь добра, не раздвигай ноги перед первым встречным.
Слова по щелчку пальцев привели меня в бешенство. Будто он переключил во мне что-то, запуская незнакомую мне Веру. Не тихую, не робкую. Другую. Такую, которая просыпалась лишь рядом с ним.
Повернулась к нему, ощущая, как горячий воздух толчками покидает лёгкие.
Не находись он за рулём, отвесила бы пощёчину. Но расставаться с жизнью, учитывая быструю езду, вовсе не входило в мои планы.
Хотелось задеть его. Причинить боль, подобно той, что я испытывала от его несправедливых слов.
Признаться, что я девственница? Нет. Это звучало бы как наивная, детская попытка оправдаться. И перед кем? Родственником человека, по вине которого моя жизнь стала чёрной клоакой?
Да и не поверил бы он мне. Бросил бы очередную усмешку, растаптывая мои глупые надежды.
– Знаешь, дядя, – села к нему вполоборота, закинув ногу на ногу, – у меня просто высокое либидо. И мне нужно иногда спускать пар. Так что извини. Если захочу раздвинуть ноги, ты будешь последним человеком, у которого я спрошу разрешение.
Его лицо на секунду закостенело. Замерло в новой эмоции. А затем он так ударил по тормозам, что, если бы не ремень безопасности, я вылетела бы в окно.
Глава 8.2
Глава 8.2
Визг шин ударил по натянутым нервам, пробуждая страх. Заставляя вжаться в кресло и впиться пальцами в ручку. Сердце колотилось с бешеной скоростью. Порываясь выпрыгнуть из грудной клетки.
Ошарашенно перевела взгляд с обочины, подсвеченной фарами, на Питона.
Несколько мгновений он продолжал сидеть прямо, уставившись в лобовое окно. Обхватывая кожу руля побелевшими костяшками. Сжал чуть сильнее, так, что мне показалось, натянутая кожа вот-вот лопнет. И отпустил.
Посмотрел на меня, кладя руку на моё плечо. Длинные пальцы переместились к шее, поглаживая. Вызывая странные ощущения.
Чуть сильнее сожмёт и задушит.
Осклабился, демонстрируя крепкие белые зубы. Подтверждая, что он может загрызть меня ими при некотором желании. А подобное желание у него сейчас имелось, судя по ледяным глазам. Холодным. Жёстким. Беспощадным.
– Вера, – улыбнулся, произнося моё имя обманчиво нежно, перекатывая его на языке, словно лаская, – ты будешь жить, если я этого захочу. Ты будешь делать, что я скажу. Ты будешь дышать и есть, когда я позволю. И трахаться ты будешь, если я… разрешу.
И в отличие от тона, в его словах не было ни мягкости, ни человечности. Смотрел на меня гнетущей, пугающей бездной своих серых глаз, затягивающих, словно воронка урагана, несущегося на меня на полном ходу.
Уверена, любой мужик на моём месте уже бы обделался от страха.
Сжала зубы со всей силы, слушая эту речь. Тяжело вздохнула, трясясь от гнева.
– Иначе что? – подалась к нему чуть ближе, движимая необъяснимым притяжением. Вопреки тому, что боюсь его. Вопреки тому, что знаю и чувствую – его угрозы не пустой звук. И даже вопреки собственной трусости.
– Если повезёт – я тебя накажу. Если не повезёт, тебя убьют. Ты под прицелом с того момента, как умер мой брат и его завещание огласили. Если хочешь выжить, будь хорошей девочкой.
Желание против доводов разума горячим, огненным шаром ухнуло вниз живота. Распространяясь дальше. Делая меня готовой. Влажной. Только от того, как произнёс одно-единственное слово – накажу.
