От выражения его глаз мороз по коже. Неясная угроза, исходящая от сводного брата, сжимает сердце в ледяные тиски.
Времени не остаётся даже послать его. Взволнованно прячу руки в складках пышной юбки, занимаю позицию…
В последнюю секунду Яр намеренно наступает на подол, и одновременно с тем, как поднимается занавес, слышится треск.
С первых рядов раздаются смешки.
Это полный провал.
Глава 19
Глава 19
Тая
Юбка из многослойного шифона отрывается от корсета. Не однобоко, как это было бы логично для сшитого наспех платья, а целиком и сразу! Я так пугаюсь треска, что моментально выпадаю из роли. Смотрю перед собой и не понимаю, что делать. С текстом дела обстоят ещё хуже. Все реплики между собой перемешались!
Перед глазами пелена стыда. Лиц зрителей не вижу, но одобрительный гул заставляет мои щёки гореть.
Это конец… Позор-позорный! Я не могу доигрывать в трусах!
— Упс… — слышу невозмутимый, беспечный голос Чалова, обращённый к залу. — А вы уже приготовились дальше дремать, как было на предыдущем спектакле? Да ладно, не отнекивайтесь. Мы все здесь дилетанты, даже не любители и уж точно не первоклассные актёры. Прекрасные коленки нашей Белль, возможно, лучшая часть представления.
Пока Яр замолкает, пережидая, когда затихнут робкие смешки, я с опаской осматриваю остатки одежды. Трусов, слава богу, не видно. На мне осталась кокетливая асимметричная юбка спереди выше колена, а сзади до середины икры.
Дерзкий ход. Наряд явно задуман как платье-трансформер.
Но, почему нельзя было предупредить?
Я тут седая наверно…
Омертвела вся!
— Искусственный интеллект написал для нас неплохой сценарий, — тем временем беззаботно продолжает Чалов. — Единственное что не хватает тексту — души! Но мы всё же здесь, на сцене, и постараемся вдохнуть в него жизнь. Потому что какими бы продвинутыми ни были технологии, именно подлинные эмоции делают нас, людей, уникальными. Итак, мы начинаем. «Красавица и Чудовище: Университетская сага». Поддержите нас аплодисментами!
Пока зал активно рукоплещет, скашиваю на Ярослава полный ужаса взгляд.
— Совсем придурок⁈ Ты что творишь? Я же от страха ни черта не помню!
— Вот и замечательно. Импровизируй, я начну.
Он ненормальный⁈
Я оглушена. И шокирована. А так же зла и уверена, что это полный провал. Но я не какая-то размазня, которая сбежит за кулисы рыдать от позора. Сперва я собираюсь словесно надрать задницу поганцу, подставившему всех нас под удар.
Чалов не играет. Он смотрит на меня с тем же вызовом в глазах, что и всегда. Его радужки — мутные омуты, а к лицу словно примёрзла кривая ухмылка.
— Твою мать! Белль. Смотри, куда идёшь! Отрывай хоть изредка глаза от своих книг, зубрила!
Я открываю рот в замешательстве, не в силах совладать с внезапным возмущением.
Вот что он несёт, негодяй? Это вообще не по тексту.
Точно спятил!
— Ты, наверное, хотел извиниться? — подсказываю недоумку.
Смотрю на него снизу вверх, с удивлением отмечая, как искренне и звонко звучит сейчас мой голос. Как привычно в лёгких загорается воздух. И вот совсем становится неважно, что мы у половины универа на виду! А ещё меньше меня это волнует, когда Яр внезапно протягивает руку и приподнимает двумя пальцами мой подбородок.
— Хотел бы — извинился, — смеётся мне в лицо, такой невыносимо наглый, самоуверенный, что у меня совсем забрало падает.
На негнущихся ногах, словно в танце проскальзываю мимо и не сильно, но со значением задеваю его плечом.
— Тогда и говорить с тобой не о чём, — шиплю сквозь зубы. — Уйди с дороги, у меня дела.
— Опять убегаешь? — Чалов, не стесняясь публики, как малолетний хулиган ловит меня за хвост и, придерживая на месте за волосы, останавливается за моей спиной. — Боишься, что влюбишься? — гортанно шепчет прямо в ухо, с такой мягкой хрипотцой, что меня дрожь пробирает. И кожа горит в том месте, где разбивается его дыхание.
— В тебя, Гастон? Не смеши!
— А ты не врёшь? — Он нагло прижимается практически вплотную, вдыхает шумно, сглатывает… — Как насчёт того, чтобы пойти со мной на свидание?
— Вот ещё! — впервые за весь диалог мой голос фальшивит. Самоуверенный какой, и говорит словно на полном серьёзе! — Даже если выберу самую скучную книгу, всё равно проведу вечер лучше, чем могла бы с тобой!
Его теплом и запахом я выжжена дотла, мне срочно — прямо сейчас! — нужна передышка. Думаю, для первой сцены хватит. А нет, так чёрт с ней! Всё равно провал.
Сбежав за кулисы, прижимаюсь горячим лбом к стене, пытаясь унять выпрыгивающее сердце. Я кожей чувствую на себе его взгляд, тяжёлый и пристальный.
— Конечно! Книгу же можно захлопнуть в любой момент… А как быть с сердцем? — со злостью кричит в темноту, затем подходит к компании своих «дружков» и громко добавляет: — Дура неуклюжая. Совсем врать не умеет! Я всем здесь нравлюсь.
Он проводит рукой вокруг, девушки из массовки отыгрывают смущение. А может, вовсе не играют…
По крайней мере, к такому, как Чалов, сложно остаться начисто равнодушной.
Дальше всё идёт по плану. Люмьер — типичный ботан, и Чип — его верный друг, убеждают Гастона пригласить Белль на вечеринку и там признаться в своих чувствах.
Он называет друзей идиотами, выставляет из комнаты и кидает в дверь табуреткой. Хлипкая декорация не выдерживает мощи его негодования и с грохотом ломается.
Мужская половина студентов одобрительно гудит.
Оставшись на сцене один, Чалов снова забивает на сценарий и импровизирует. Садиться писать стихи. Рвёт якобы исписанные листы не читая. Потом ползает по полу на коленях, сгребая в кучу ошмётки отвергнутых чувств, как осколки разбитого сердца.
Словно мстя Белль за собственную слабость, он снова не даёт ей прохода и каждый раз в конце оскорбляет. Сам её тиранит, а после рвёт на себе волосы.
Гастон, которого мы репетировали, всё меньше походит на этого сумасшедшего.
Но тухлыми яйцами никто сцену не закидывает. Наоборот, Яр играет настолько правдиво, что есть ощущение, словно я за ним подглядываю в реальной жизни.
Идиотизм, конечно. Но изнутри разносит.
Я оглушена им, выпотрошена и заполнена сопереживанием. Словно со стороны Белль его глазами вижу. Ту, что в упор не слышит дальше слов и видит только то, что ей показывают.
Странно, да? Его понимаю, а Белль — нет. Как можно быть ко всем подряд такой внимательной и одновременно не замечать, что рядом у кого-то крышу рвёт…
Она теперь совсем не вызывает у меня симпатии. А самое неприятное, в груди змеёй ворочается чувство, будто эта история и обо мне тоже…
И помню ведь, что Яр постоянно меня провоцирует… То притягивает, то отталкивает, то улыбается, то злиться. Не понимаю, что здесь истина, а что напоказ. Не понимаю, но ведусь! Самое страшное не вижу выхода из этой ситуации.
Спектакль достигает кульминации. По сюжету Гастон должен выступить на публичной лекции, произнести короткую речь про уважение и личные границы, пригласить меня на свидание, я соглашусь и можно раскланяться.
Но Чалов снова идёт наперекор ожиданиям и выходит на сцену с гитарой.
Почти не дыша, шагаю ему навстречу, пока длинные пальцы расслабленно перебирают струны. Вступительные аккорды звонкой капелью вливаются в заинтригованную тишину.
В свете софитов его ресницы бросают густую тень под глаза, придавая Яру вид затравленный и больной. Сейчас он похож на призрака. Такой же непостижимый. Кажется, протяни руку и поймаешь воздух.
Меня всегда восхищал его глубокий колдовской голос, а музыка многократно усиливает этот эффект, и слова песни звучат как исповедь:
Я топил тебя в холоде злых слов, Не желал ни удачи, ни добрых снов, Бежал как от чумы, сыпал ядом… Но всё равно везде ищу взглядом.
Музыка становится агрессивной. Чалов неотрывно прожигает меня взглядом, но теперь с осязаемым практически отчаяньем. Он переходит на хриплый крик, словно внутри себя переживает уже не ровный, меланхоличный дождь, а яростную бурю:
