Она проспала до десяти утра, пока ее не разбудило залившее комнату светом зимнее солнце. Марк спал более умиротворенно, его лицо разгладилось, дыхание стало ровнее. Она почувствовала, что кризис миновал. Она помылась в его маленькой душевой, оделась, прибрала постель и отправилась в ближайшее кафе позавтракать.
Дневной консьержкой в пансионе была женщина, и Марчелла остановилась рассказать ей о Марке на своем хромающем итальянском и попросила вызвать доктора как можно скорее. Она зарегистрировалась в пансионе как гость, сообщив, что она остановится у Марка в номере.
Доктор появился через час, серьезный человек с белой бородой. Он осторожно разбудил Марка, чтобы осмотреть его.
Марк спокойно поздоровался с ними, как ни в чем не бывало, будто для него было совершенно привычным делом, что его мать материализуется в его маленькой комнатке, но по его тусклым глазам Марчелла догадалась, что он еще не вполне пришел в себя. Доктор немного говорил по-английски, он выписал антибиотики и предписал сон, наказав Марчелле, чтобы она как можно чаще поила Марка.
Марк уснул сразу после ухода доктора, а она спустилась вниз, чтобы купить бутылки с минеральной водой, фрукты, лекарства для Марка и свежие газеты.
Вернувшись в комнату Марка, она чуть приоткрыла окно и шкурила, садясь с газетами в кресло с высокой спинкой. В английских газетах не упоминалось о Соне, но зато «Интернейшнл геральд трибьюн» в подробностях описывала арест Рэя Левэра. Она нехотя прочла материал, не желая вновь отдаваться той боли, которую испытывала, пока не кинулась на спасение Марка. В статье упоминалось, что полиция забрала тело Сони для расследования. Она выронила газету из рук, глядя на рыжеватые крыши и серебристое небо над Болоньей. Как она найдет в себе силы заняться приготовлениями к похоронам? Следует ли ей отвезти Сонино тело в Америку или предстоит тихо похоронить ее в Лондоне, по возможности подальше от глаз вездесущей прессы, потому что Соня относительно неизвестна в Великобритании? На эти вопросы она не в состоянии была найти ответ сейчас. Нужно подождать, вернуться в Нью-Йорк и посоветоваться с адвокатом и с Эми, чей совет ей был так необходим. А пока эта комнатка на чердаке студенческого пансиона обеспечивала ей возможность отрешиться от мира, от звонящего телефона и любопытных лиц.
Она будила Марка через каждые два часа, чтобы напоить, отводила его в ванную и вновь укладывала в постель, проверив, принял ли он таблетки. Он еще не в состоянии был разговаривать, и едва его голова касалась подушки, тут же проваливался в сон.
В четыре, приняв теплую ванну и убедившись, что Марк мирно спит, она пошла побродить по ветреным улицам и площадям. Болонья была величественным городом, и в любое другое время она не преминула бы им полюбоваться.
Вечером она затеяла уборку в неопрятной, запущенной комнате, выметая отовсюду носки, ботинки, рубашки и аккуратно сложила их в старый гардероб. Ей была любопытна та жизнь, которую он вел тут в одиночестве. В комнате не было ничего, связанного с девушкой, об отношениях с которой он рассказывал, ни ее фотографии возле изголовья кровати, ни фотографий ее самой или Кола. Комната казалась аскетической из-за полного отсутствия каких-либо лишних элементов убранства, кроме тех, которые она сама принесла сюда при его вселении. И только большая кипа нот на полу свидетельствовала о том, что здесь живет музыкант.
Она стирала пыль с папок и нот, поглядывая на спящего Марка. Сейчас он воспринимался ею как человек, совершенно отделенный от нее и не связанный более с ней и ее надеждами. Боль от осознания того, что он отдаляется от нее, что его цели и вкусы так отличаются от тех, которые они вырабатывали вместе, уже не была такой глубокой и отчаянной. Это была его жизнь, и она теперь ясно осознавала, что она бессильна контролировать ее, как не властна она над ходом другой жизни, над совместным существованием людей. Когда Марк проснется, они изобретут новые взаимоотношения. Больше он не будет центром ее чувств, ее жизни. Она чувствовала себя свободной, но ей было от этого пусто и печально. Чувства ее менялись подспудно, словно после землетрясения еще шли подземные толчки. Смерть Сони становилась для нее новым ударом каждый раз, когда она позволяла себе подумать об этом.
Она аккуратно сложила свитеры и попыталась положить их в ящик шкафа, но ящик почему-то не закрывался. Она принялась вынимать небрежно засунутую внутрь одежду, пока не наткнулась на несколько связок конвертов, ярко-голубых, какими обычно пользовалась она сама. Марк, должно быть, аккуратно собирал письма, которые она ему посылала, улыбнувшись, подумала она. Но потом она прочла адрес на одном из конвертов и обнаружила, что они предназначались вовсе не для Марка. Сердце ее застыло на мгновение, когда она, не веря своим глазам, прочла имя на конверте — Сантьяго Рока — и барселонский адрес. Марок на конверте не было — его никто не носил на почту.
Она опустилась на потертый ковер, оглушенная, разрывая свертки, все еще не в силах поверить. Она быстро перебрала конверты — ни на одном из них не было ни марок, ни почтовых штемпелей. Но каждое из них было вскрыто, письма прочитаны и вложены обратно.
— О мой Боже! — громко закричала она, повернувшись к сладко сопящему Марку. — Неужели это я породила такое чудовище? — Она глядела на распростертое на постели тело своего сына. — Как ты мог так поступить со мной? Каждый день, когда я запечатывала письмо и просила тебя отослать его Санти? Каждый день, когда я с такой надеждой ждала почты, которую тоже приносил мне ты?
Внезапно ее осенила одна идея, и в неистовстве она начала вышвыривать из ящика вещи Марк. Она тщательно просматривала бумаги, лежащие внизу, почти уверенная, что она там увидит. Так и есть, она вытащила толстый белый конверт с невероятными испанскими марками, наклеенными по всему краю; он был адресован ей от Санти. Она коротко вскрикнула, прижимая конверт к груди. Неужели ты был таким собственником в своей привязанности и любви ко мне? Да и называется ли то, что ты испытывал к своей матери, «любовью»?
Она поближе взглянула на конверт. На нем стоял штамп, по которому она догадалась, что письмо написано в первых числах сентября, когда Марк был еще в Нью-Йорке, так что ему как раз было удобно перехватить его. Она мрачно усмехнулась. Как часто она боролась с искушением сделать неотправленное письмо сюжетным ходом в романе, но считала этот прием сильно устаревшим. В сегодняшнем мире люди не дожидаются писем, подумала она. Они снимают телефонную трубку и набирают номер. Если это только не испанские гордецы вроде Санти! Она вспомнила, как Эми называла Санти человеком прошлого века. Разумеется! Когда уверения в любви должны быть написаны! Чтобы их могли хранить, дорожить ими, перечитывать по многу раз. Предположим, что это признание в любви! Дрожащими пальцами она вскрыла конверт, став к окну, откуда падал рассеянный свет вечерней Болоньи.
