Шон узнал переулок за одним из многочисленных китайских ресторанов Нью-Йорка. Они с Аланом вышли из такси, унося спрятанное в матерчатый мешок оружие, затем разделились. Шон вышел из переулка и спустился по грязным ступеням в подземку. Он был очень недоволен собой и тем, как обернулось дело.
Нэнси обвела взглядом помещение. В морге было холодно и влажно. Запах формалина не заглушал сладковатого устойчивого запаха смерти. Безразличие персонала поразило ее больше, чем само это страшное место. Тело отца лежало на столе в центре зала, накрытое простыней до самой шеи. Мать и бабушка в отчаянии смотрели на него. Застывшее лицо Калоджеро Пертиначе хранило спокойное выражение, почти улыбку. Тусклый свет, от которого все кругом казалось каким-то нереальным, усугублял трагизм этой сцены. Аддолората прижимала к груди бумажный пакет с вещами погибшего мужа. Нэнси и Сэл прислонились к стене возле двери. Девочка сняла белый шарф, на котором запеклись пятна отцовской крови.
— Давай выйдем… — попросил Сэл сестру вполголоса. Ему стало плохо в этом царстве смерти.
Брат с сестрой выскользнули из двери и сели в коридоре на металлическую холодную скамью.
— Почему ты сказала полицейским, что не видела убийцу? — спросил Сэл тихо.
— Это никого не касается, это — дело нашей семьи, — уверенно ответила Нэнси. — Ты ведь сделал то же самое.
— Я поступил, как ты, — Сэл без колебаний признал свою подчиненность сестре. Мгновение он колебался.
— А что мы можем сделать?
Нэнси стиснула руку брата.
— У нас впереди еще много времени. Мы вырастем, станем сильными. Я найду убийцу отца. Нет такого места, где бы он скрылся от меня. И я убью его, слышишь?
Сэл вздрогнул, холодный пот выступил у него на лбу, ладони стали влажными, голова закружилась и подступила тошнота. Коридор и люди вокруг словно опрокинулись.
— Мне плохо, — Сэл зажал рот руками.
Нэнси оглянулась вокруг, ища помощи, но Сэла вырвало прямо на пол.
Нэнси распахнула двери зала, где лежал отец. Аддолората и бабушка Анна резко повернулись в ее сторону. Каждая по-своему переживала неутешное горе: одна оплакивала мужа, которому только что изменила в каморке пиццерии, другая — сына, единственное утешение своей жизни. Нэнси преодолевала вдруг обрушившуюся на нее боль, которая как лихорадка поднималась от груди к голове, пыталась справиться с душевной болью. Ее утешал только план мести, который питала искавшая выхода ярость.
— Сэлу плохо, — наконец вымолвила она.
Мальчик уже стоял в дверях бледный, дрожащий и вытирал платком рот, стыдясь собственной слабости.
— Эти макаронники даже своих детей не жалеют — таскают их в самую пасть смерти, — с презрением сказал санитар, убиравший в коридоре.
— Пошли отсюда, — решительно произнесла Анна Пертиначе и двинулась к выходу.
В вагоне метро Аддолората и Анна Пертиначе сидели рядом. Аддолората держала свекровь за руку.
— Вы были правы, мама, — неожиданно проговорила она.
— Права, — бесстрастным голосом повторила старая женщина.
— Нам не надо было уезжать с Сицилии.
Две женщины, которые никогда не испытывали друг к другу симпатии, стали ближе друг другу в свалившемся на них несчастье.
— Господь не прикажет, и лист не поляжет, — строго произнесла Анна. — От судьбы не уйдешь, — подытожила она. В голосе ее не было смирения.
— Не надо вам было женить его на мне, — с грустью сказала Аддолората.
— Все начиналось так хорошо, — Анна глядела прямо перед собой. — И твоим родителям тоже так казалось, — продолжила она тихо, но твердо и уверенно. — Судьбе было угодно, чтобы он на тебе женился, — закончила старуха, припоминая те далекие годы, когда ее сын сходил с ума по Аддолорате.
Аддолората тоже охотно списала бы все на неотвратимость судьбы, мучительно страдая от своей измены, совершенной в тот момент, когда умирал муж.
Мак-Лири вышел из метро в Бруклине, на перекрестке Перл-стрит и Фултон-стрит. Он не торопясь брел по улицам, как случалось только в далеком детстве, когда отец наказывал его за какой-нибудь проступок. В те годы он обычно, поразмыслив, мог разобраться в своих просчетах и ошибках, на этот раз оправданий ему не было. Не убийство безвинного человека угнетало его, а непростительный, ничем не оправданный промах. Подобные чувства он испытал, когда сел за пианино и понял, что левая рука, простреленная в Корее, навсегда лишила его возможности играть виртуозно. Осколок гранаты перечеркнул то немногое, в чем он был уверен. Сейчас рука воспринималась как ненужный придаток, но не она была причиной ошибки, совершенной у отеля «Плаза».
Матерчатый мешок с оружием Мак-Лири оставил в ячейке камеры хранения на Центральном вокзале и сейчас подкидывал на ладони маленький ключ так, будто им можно было закрыть все мрачные мысли разом.
— Ирландец появился, осчастливил! — раздраженно встретила его Рыжая — шикарная, но довольно вульгарная девица. На чей-то вкус она могла бы показаться привлекательной: губы — сердечком, волосы — огненно-рыжие, короткое платье вызывающе подчеркивает пышные формы. Она часто хлопала ресницами и кокетничала напропалую — типичный голливудский стиль.
— Это ты мне? — поинтересовался Шон.
— Ты на целый час опоздал! — зло бросила девица.
Шон громко рассмеялся.
— Не хватало именно тебя, чтобы поставить все на место.
— Не вижу ничего смешного в том, что ты опоздал на час, — огрызнулась Рыжая.
Ирландец вспомнил, что накануне он действительно пригласил ее посмотреть фильм с Тирон Пауэр и Ритой Хэйворт, потом совершенно забыл о своем приглашении, но автомат сработал — хоть и с опозданием, но он прибыл именно сюда и, как выяснилось, не ошибся.
— Я об этом совершенно забыл, — честно признался Шон.
— Издеваешься? Какого черта ты тогда пришел?
— Долго рассказывать, — с усмешкой буркнул он. Ему нравилась эта ломака, в постели она вела себя бурно и естественно, как гроза, слово «замужество» было не из ее лексикона.
— Подонок ты, ирландец! — перешла Рыжая в наступление. Нельзя же позволять ему хамить, хотя он хорош собой и играет по воскресеньям на органе в церкви святого Кристофера. У него к тому же всегда полны карманы денег. На женщин он смотрит с голодной улыбкой, от которой они просто млеют.
— Я думаю, не послать ли тебя ко всем чертям? — сказала с вызовом Рыжая, уперев руки в бедра и подняв правую бровь, как ее любимая кинозвезда Рита Хэйворт.
— Принято, — поспешно отреагировал Шон.
