Между тем, лежа бок о бок в своей спальне, его родители разговаривали о нем.
— Тебе следовало бы уделять сыну больше внимания, — говорила Синтия. — Он обостренно чувствует твое равнодушие.
— Я считаю, что ему пора перестать суетиться: он всегда раздражал меня суетливостью.
Отто шел по жизни торжественно, медленно и спокойно.
— Но он таким родился, — возразила Синтия.
Это действительно было так: мальчик, родившийся день в день через девять месяцев после встречи родителей, будто протестовал своей мятежной натурой против внезапности и странности этой встречи. Матери было едва семнадцать, и она была дочерью банкира; отец в свои двадцать лет уже сам основал небольшую строительную фирму. Отто в момент их встречи находился на лестнице и следил за креплением стекла. Взглянув вниз, он увидел Синтию. Синтия глядела на него, подняв голову. Так оно и случилось: никто из них двоих не ожидал скорого рождения ребенка; никто не ожидал и мести влюбленным со стороны семьи Синтии. Из-под носа Отто начали уплывать выгодные контракты, что обрекло влюбленных на нищету и постоянное передвижение. Но ничто не изменило бы их решения, даже если бы они знали все заранее.
И никто уже, ни они, ни семья Синтии не ожидали ужасов немецкой оккупации, депортации и массового убийства евреев. Семья Синтии бежала в Америку; они с Отто ушли в подполье, участвовали в Сопротивлении, а ребенка передавали с рук на руки, пока все трое не уплыли кораблем в Англию, где Отто получил задание. С тех пор привычка к секретности осталась у них обоих. Синтия с успехом прикрывала этой привычкой свои любовные интрижки. Отто знал и прощал это. Он не видел в том ничего оскорбительного: он видел только страсть к интригам, что была и у него в крови. Он сам удовлетворял эту страсть профессионально; а чем было удовлетворяться ей?
— Мне бы хотелось для него более солидного занятия, — сказал Отто. — Делец от искусства! Искусство — не бизнес.
— Но у него было трудное детство, — возразила Синтия. — Он чувствует потребность крутиться, чтобы выжить; к тому же, разве мы с тобой не являли ему пример того же? Это именно то, чем занимались мы, ты и я.
— Но он — дитя мирного времени. Мы были детьми войны. Одного я не пойму: отчего все дети мира столь низменны?
— Низменны?!
— У него нет ни моральных принципов, ни политических; все, что у него есть — это эгоистический интерес.
— О, Бог мой! — только и вздохнула Синтия и спорить не стала. — Полагаю, что именно это сделает его счастливым. А тебе понравилась его девушка?
— Я понимаю, что его в ней привлекает, — отвечал Отто. — Но она заставит его плясать под свою дудку.
— А я думаю, что она нежное и естественное существо, совсем не как я. Из нее получится хорошая мать. Я уже жду внуков. Нам с тобой нужны внуки.
— Да, мы их уже достаточно ждали, — подтвердил Отто.
— Надеюсь, он угомонится с нею.
— Он слишком суетлив, чтобы успокоиться и угомониться, — медленно проговорил Отто и заснул.
Приехав к Клиффорду, Хелен слегка всплакнула.
— В чем дело?
— Мне бы хотелось, чтобы мои родители приехали на свадьбу, — объяснила Хелен, — вот и все.
Но в глубине души она не могла этого желать. Ее отец, без сомнения, устроит неприятную сцену; мать опять будет в том же голубом плиссированном платье, которому сто лет, и глаза ее будут красными от слез, выплаканных ночью. Нет, уж лучше забыть о них.
Если бы она не чувствовала себя так дурно по утрам! Конечно, сначала она объясняла это другими причинами: сменой обстановки, бессонными, дикими ночами, множеством званых вечеров с обильной едой (а Хелен, на скромной студенческой стипендии, привыкла к скудной пище, либо к свинине с бобами и сидром — дома). Но теперь это состояние становилось что-то слишком затяжным, а следовательно, подозрительным.
Надо сказать, что в те дни не было быстрых тестов для определения беременности; не было вакуумных мини-абортов, которые можно проделать подпольно. Для первого случая существовал очень странный тест: жабе делали инъекцию женской мочи, и, если она откладывала икру и не погибала, считалось, что беременности нет. Если же она откладывала икру и погибала, то беременность наступила. Для последних несчастных существовала нелегальная операция, в которой они, как упомянутая жаба, выживали, если были удачливы — или очень богаты.
Конечно, известно было и то, что просто волнение может подействовать так на женский цикл, и никогда не поймешь, что же собственно произошло. Ах, читатель, что это были за времена! По крайней мере, в те годы наказанием за внебрачную любовь была новая жизнь — а не позорная и бессмысленная смерть от инфекции.
Минул еще месяц, и Хелен уже не смогла сама себя обманывать относительно того, что она действительно беременна. Однако она совершенно этого не желала, совершенно не знала, как об этом сказать Клиффорду, и вообще не хотела, чтобы он знал. Идти к врачам на легальный аборт (необходимо было пройти двух специалистов) означало лгать о том, какой вред ее здоровью и ее психике может нанести эта нежелательная беременность, а она — такая здоровая и физически, и психически, она знала это — не могла уже выдержать такой лжи. И то, что ей не к кому было обратиться, поскольку она не доверяла ни одной подруге (любая в тот же день разнесет слух), и то, что отец убьет ее, если узнает, а мать просто покончит с собой — все эти мысли роились в голове у Хелен. Она металась, не зная, куда и к кому броситься за помощью, пока не подумала вдруг об Энджи.
Теперь, читатель, вы можете подумать, что, мол, и поделом Хелен — раз обращается за помощью к женщине, которая не желала ей ничего, кроме зла. Однако Хелен была простодушна и не сразу смогла бы распознать намерения Энджи, а Энджи вела себя мудро и очень тактично: приглашала на небольшие обеды в уютной компании; болтала с Хелен по телефону, рекомендовала ей своих парикмахеров и так далее.
Но я молю нас, читатель, о снисхождении к Хелен, даже невзирая на то, что она так сразу отказалась мысленно от своего первого зачатого ребенка, нашей любимой Нелл.
Хелен была еще очень молода, и то был ее первый ребенок. Она еще не представляла себе, чего лишается, как это представляют женщины, раз или более осуществившиеся в роли матери. Для бездетной женщины легче решиться на прерывание беременности. Поэтому, пожалуйста, простите это моей Хелен. С годами она поймет истинную ценность жизни, обещаю вам это.
Однажды утром Хелен поднялась со своей белоснежной постели, поддерживая впалый бледный живот, в котором жила внутренняя боль, и позвонила Энджи.
