— Вот-вот, — кивнул он.
— Вы не француз, — сказала она, прижимая мокрый платок к колену.
— Почему вы решили?
— У вас хороший английский.
Он слегка улыбнулся.
— Это потому, что у нас учат английскому, а не американскому. Вообще-то я наполовину француз, наполовину англичанин, — сказал он, доставая из кармана солнечные очки.
В очках он совсем другой, подумала она. Догадывается ли он об этом?
— Ваша «английская половина» говорит на чистом английском.
Иногда ей приходилось делать над собой большое усилие, чтобы поддержать разговор.
— И часто вы занимаетесь этим? — быстро спросила она, щурясь на солнце.
— Вы имеете в виду спасение падших, извините, упавших женщин?
— Нет, я имею в виду бег.
— Довольно часто. Когда есть время и когда я не в разъездах.
— А чем вы занимаетесь? — промурлыкала она, закрывая глаза и подставляя лицо солнцу. — Не знаю, можно ли вас об этом спрашивать.
— Это очень по-американски, — сказал он, внимательно вглядываясь в нее. — Как правило, первая вещь, которой интересуются американские девушки у мужчины, это женат ли он. Хотя вопрос следовало бы формулировать несколько иначе. А именно — сколько раз он был женат.
— То есть?
— Очень просто. Например, пять браков приравниваются к тому, как если бы мужчина был холост. А сто любовниц — все равно что ни одной. Дело в том, что количество в таких вещах сводит качество к нулю. — Его улыбка в этот момент была не просто очаровательна, ей невозможно было противостоять. — А вы замужем? — поинтересовался он без всякого перехода.
— Нет, — ответила она, не понимая, какого черта…
— Что значит ваше «нет»? Ни разу или пять раз?
Она испытала что-то вроде чувства превосходства над ним.
— Вы единственный, кто видит в этом проблему, — сказала она и сделала паузу, ожидая чего-то большего, хотя и сама не знала, чего именно.
— Я тоже нет, — сказал он и, помолчав, спросил:
— Так ни разу и не были?
— Может быть, однажды, — ответила она и увидела, как на его лице дрогнул какой-то мускул.
— Может быть? Вы хотите сказать, что не уверены? — засмеялся он, и для нее этот смех прозвучал как аплодисменты.
— Ну, если количество сводит качество к нулю, то отрицательный опыт иногда отбивает память. Не так ли?
Несмотря на вопросительную интонацию, ее глаза говорили, что эта тема закрыта.
— Кажется, кровь больше не идет, — сказала она, осмотрев колено.
Он подал ей руку. Еще один убийца, отметила она про себя, судя по его изящной и сильной кисти. Однако оперлась о его руку, чтобы подняться.
— Хорошо еще, что не расквасили нос, — улыбнулся он.
— Да, конечно.
Он помолчал секунду, прежде чем спросил:
— Хотите кофе?
Он сказал «кофе». Американец бы сказал «кофейку». В самом предложении уже содержался определенный намек. Так что из того? Однако раненая часть ее души вдруг проснулась. Значит, кофе. Это открывало возможность интерпретации. Предложение заключало в себе некие планы, которые, впрочем, не простирались дальше определенных границ. Скажем, в Нью-Йорке мужчина может пригласить на обед любую женщину, и в этом отсутствует всякий подвох. Другое дело — выпить. Это что-то вроде предварительного просмотра товара. Возможно, то, что означает «выпить» в Америке, во Франции называется «кофе». Да здравствует всемирный рынок симпатий.
— Обожаю кофе, — сказала она, удивляясь собственной смелости. Позволить снять себя в чужой стране! У нее, однако, железные нервы. Впрочем, из всех мужчин, которые попадались ей после Карла, у этого был самый надежный вид и с ним действительно хотелось поболтать. По крайней мере, он не производил впечатление человека, находящегося под судом или занимающегося подпольной торговлей плутонием и тяжелой водой. Оставалось надеяться, что его работа состоит не в том, чтобы закладывать бомбы в офисы авиакомпаний. Она протянула ему руку.
— Меня зовут Саша Белль.
— А меня — Гидеон Аткинсон, — ответил он, принимая рукопожатие.
Они не были персонажами в фильме «Трюффо», а потому эпизод с «чашечкой кофе» вовсе не обязан был напоминать сцену неразделенной любви в Тулузе или трогательного единения в Гренобле. Однако целиком полагаться на свои чувства Саша тоже не могла, поскольку знала за собой, что становится простодушной, когда нужно выглядеть загадочной, или оказывается слишком практичной, когда следует отдаться романтическим мечтам. Во-первых, мужчина, который все еще держал ее за руку, был ей совершенно незнаком. Спору нет, он был обаятелен и привлекателен, но менее незнакомым от этого не становился. Во-вторых, она была, пожалуй, единственным человеком, который, посмотрев «Последнее танго в Париже», был искренне убежден, что единственная идея фильма — напряженный квартирный вопрос. Таким образом, сам факт того, что некто, отрекомендовавшийся Гидеоном Аткинсоном, тащит ее в скромное кафе рядом с Национальным музеем, не казался ей менее настораживающим, даже если бы у нее хватило ума предположить, что затеваемое мероприятие отнюдь не шампанское с Пабло Нерудой перед церемонией вручения Нобелевской премии.
Перед длинной стойкой бара половина мест была занята самой разношерстной публикой. Сюда заглядывали по пути в офис или на стройку все те, кому на завтрак было достаточно чашки кофе и бутылки воды. Чтобы добиться здесь хотя бы бутерброда, нужно было быть очень умным. Еще умнее было вообще забыть о еде. Саша не могла придумать ничего лучшего, как попрактиковаться здесь в искусстве общения полов. Это вдвойне полезно, если учесть, что она не занималась этим сто лет. Как насчет того, чтобы начать с одной или пары реплик по поводу объединенной Европы? А может, порассуждать о месте Франции в мировом сообществе? Или о том, какие газеты объективнее — правые или левые?.. А что если задать мистеру Гидеону Аткинсону действительно глобальный вопрос, как часто он снимает иностранок в Тюильри по утрам?
— Не заказать ли нам горячего молока к нашему кофе? — спросил он, глядя на нее поверх очков.
«Не заказать ли нам», «наш кофе» — что это он? Даже задавая себе подобные вопросы, она чувствовала, что теряет голову. Что если он вовсе не рассматривает эту встречу в качестве оценочного просмотра?
— Да, — ответила она, наблюдая, как он шепчется с официантом.
Вот, снял очки. Словно указкой, проводит дужкой очков по меню. Надел очки. Говорит что-то, кивая в сторону бара. Принимает и отклоняет предложения официанта. Можно подумать, дело происходит в шикарном ресторане.
Затем следует бурная деятельность официанта. На столе появляются тарелки и чашки. Салфетка опускается точно ей на колени. На столик ставят вазу с булочками и бутербродами, стакан густого апельсинового сока, розетку с джемом, появляется молочник с горячим молоком, пара яиц вкрутую.
