Я смотрела на него, не мигая, вжавшись мокрой спиной в деревянную спинку скамьи.
— Ты не знаешь, кто такой Вархол?
Да, я не знала. Пришлось ему мне объяснить, что этот чувак продвинул искусство в народ, когда американская молодежь категорически отказалась от музеев.
— Если гора не идет к Магомету, — улыбался Кузьма, видимо, очень и очень наслаждаясь своим превосходством. — Что молодежь делает? Покупает всякую хрень, так сделаем для этой хрени красивые с точки зрения искусства оболочки-упаковки. Новое поколение слушает музыку дома — значит, надо продать им эту музыку в красивой упаковке… А тут ведь тоже самое — ну, смотри…
И Кузьма обвел церковь руками, чуть не снеся заодно и меня. Даже не заметил свою неуклюжесть, увлекшись своим ораторством! А я совершенно не понимала, на что должна смотреть — на него, что ли?
— Мы не будем сравнивать церковь с музеем… Хотя, — Кузьма выдержал многозначительную паузу. — Сравнение это не так уж и плохо: мы имеем скульптуры, картины… В общем, что мы имеем?
Я ведь не должна была отвечать, нет ведь?
— Деревню, в которой ходить совершенно некуда…
Кто меня сюда притащил? Ты!
— Кроме, как сама понимаешь, церкви. Здесь встречается вся община, потому что хорваты в своей массе довольно набожны. На этих самых скамьях сидят от мала до велика, и это, несмотря на общий знаменатель в виде Иисуса Христа, — Кузьма махнул в сторону огромного распятия, висевшего под потолком в алтарной арке, — абсолютно разные поколения. У них разные вкусы, и пусть Библию веками не переписывали, зато интерпретировали, кто во что горазд. Или не так…
Неужели потерял нить повествования?
— Если мы возьмем старые церкви, то их росписи служили визуальным отображением Библии, потому что население было безграмотным. В церковь ходили с малолетства, а ребенка картинами Рафаэля, — Кузьма махнул в сторону приличных алтарных картин, — можно только напугать. С детьми следует говорить доступным им языком…
Это он меня ребенком считает? Типа, я тупая и ничего не знаю, и он мне сейчас Филькину грамоту на пальцах разъяснит? Но я молчала и терпеливо слушала продолжение лекции. Я ведь пока еще студентка, я привыкла к лекциям маразматичных профессоров и аспирантских выскочек!
— Поэтому на нижнем ярусе росписи были более графичными, простыми, как первые детские рисунки… А потом маленький человечек рос, рос и вырастал до более продвинутого второго яруса, а потом смотрел уже под купол, где парили ангелы и давили его божественной мощью… Вот чем мне и нравятся францисканские монастыри, — вдруг оборвал он свою пафосную речь, — так это своей простотой…
Ты бы сам тоже мог бы быть попроще, между прочим… Передо мной выпендриваться лишнее.
— Белые стены призывают к чистоте помыслов, а не подавляют твою волю богатством — типа ты никто, едва на свечку наскрести можешь, а вот меня тут крест стопудовый по брюху в пост бьет! Но я не о том, — вдруг смутился Кузьма. — Ты же сама заметила, какие лица у фигур красивые… А они не красивые на самом деле, они просто человечные. Они такие, как мы с тобой, только из дерева или из воска, из чего они там сделаны, фиг поймешь. Вот тут точно не хватает музейных этикеток. И вообще, о чем они говорят, эти статуи? Монах держит на руках ребенка, Иоанн Креститель или епископ, кто там у них есть, он благословляет или крестит детей в тазу — это запечатлено не доминирование, а забота о пастве, о будущем поколении, о будущем самой церкви, которая без прихожан мертва. Так вот, современные картины как раз и показывают, что церковь не застряла в прошлых веках, что она развивается — меняются каноны церковной живописи, можно уже не постигать годами искусство ушедших веков. Вообще можно… — Кузьма махнул рукой в сторону картин, что висели у самой двери, — двумя мазками лицо святого нарисовать… Можно было бы еще повесить детский рисунок: палка, палка, огуречик… Типа лозунг — каждый может написать себе икону и помолиться ей. И каждого бог ждет. Даже без гроша в кармане, даже с бутылками вина в рюкзаке! Я так это вижу, а ты?
Как я это вижу? А вот так: я без гроша, ты — с вином. Спасибо, что напомнил! Но мне лучше молчать. Шарики за ролики у кого-то зашли от этой жары!
— А я хочу уже пойти купаться, — сказала я и поднялась. — Пока я чувствую себя хорошо.
Физически! Морально ты меня растоптал!
— Ну пошли, — поднялся следом Кузьма и махнул рукой: типа проходи первой.
Уж явно не пойду с тобой по проходу рука об руку.
— Ты чего?
Я остановилась у двери, а он — напротив фигурки Богоматери, по одежде которой можно было изучать исторический костюм. Правда, краска кое-где облупилась, но оставалась такой же яркой, как красные цветы в вазе.
— Ничего, — Кузьма улыбнулся и поднял айфон, чтобы сделать фотографию, а потом принялся набирать текст.
— Ты что, постишь это куда-то?
— Не боись, не в Инстаграмм. Просто ВКонтакт, у меня есть в друзьях любители подобного. Кстати, хорошие фотки вышли. Я тебя тагнул, потом посмотришь.
Я кивнула и толкнула дверь, чтобы выйти из прохлады рая в жаровню ада.
— Даша, стой!
Я обернулась, но лишь в профиль, вдруг испугавшись, то он и меня сфоткает и запостит для своих друзей — поржать. Но Кузьма всего лишь указывал рукой на указатель.
— Там музей, говорят. Дом ректора. Ты же студентка, тебя ректор должен интересовать, — усмехнулся он, и я поняла, что краснею.
Ну, долго взрослость показывать свою будешь? Долго?
— Меня море больше интересует, — процедила я сквозь зубы.
— Да ладно, Даш. Это же совсем рядом. Раз уже пришли… У меня вон тяжеленный рюкзак, но я ж не плачу…
— А я, значит, плачу?!
— Ты ноешь… Нельзя упускать в жизни ни одну возможность, даже если дорога к ней кажется тебе невыносимо тяжелой…
Да что ты о труде знаешь?! Папенькин сыночек!
— Тебе это действительно интересно? — спросила я с неприкрытым сарказмом, и он его понял и ответил так же язвительно:
— Представь себе, да. Я вообще любил и люблю учиться. У меня не было дружка, который бы делал за меня всю домашку. Это только Таське так повезло с подружкой. Пошли, подружка, а то тебе действительно приплохеет и будешь купаться прямо тут, — он махнул рукой в сторону причала, у которого разгружали рыболовецкое судно, — вместе с рыбами…
Я кивнула, и мы пошли туда, куда указывала стрелка. Только я вовсе не была уверена, что иду верной дорогой с Кузьмой Тихоновым, который нагло схватил меня за руку — типа, чтобы не отставала.
Глава 21 "Нехочуха"
— Знаешь, все-таки полезно иногда лохануться… — сказал вдруг Кузьма, глядя туда, где в окружении зеленых холмов заманчиво маячило голубое море.
Я же смотрела с балкона вниз на узкую дорогу в окружении невысокого каменного заборчика, которая увела нас от моря и церкви через выжженную солнцем траву и сочные фруктовые сады к дому ректора, где ректор оказался никаким не ректором, а просто-напросто "мэром".
Поначалу я позлорадствовала над самонадеянным Кузьмой, но почти сразу он сразил меня наповал своим смехом. А вот я с постной рожей проходила всю экскурсию. Пусть и десятиминутную, но для меня абсолютно неинформативную. По жаре в моем головном процессоре отключился диск, хранивший английские слова. И девушка-хорватка, предложившая к билетам и себя в качестве экскурсовода, пусть и говорила потрясающе хорошо, но я понимала лишь каждое пятое, если не десятое слово. И скрывала свое жуткое недопонимание за таким же жутким недомоганием: закатывала глаза и цедила из бутылки последние капли воды.
— … В такие моменты перестаешь чувствовать себя всезнайкой. Да у тебя, чувак, мыслишки еще короче, чем у свежевыструганного буратино…
Я молчала и продолжала страдать, прижимая руки к нагретому камню балюстрады, но Кузьме нравилось стоять на балкончике ректорского дворца — во всяком случае он выглядел сейчас не таким напряженным, как во время экскурсии. Ну, может, дело было в тяжелом рюкзаке, который он таскал с собой по лестницам, а сейчас прислонил к основанию флагштока. Другого объяснения такому промедлению я не находила — ветра с моря не было, и не то что волосы, даже хорватский флаг не трепетал в воздухе, а тряпочкой висел у меня за спиной.
