Ник снова промолчал. Алекса нечаянно выронила на стол огурец, он быстро покатился, но задержался на самом краю.
— Ага, следует понимать, что да! Но я не сомневаюсь, что когда ты срываешь с нее шмотки, то очень благодарен ей за такую дисциплинированность!
Ник, переминаясь с ноги на ногу, сделал вид, что его больше всего интересуют шипящие на сковородке креветки.
— Габриэлла — неудачный пример, — наконец произнес он.
Очевидно, подобная тема пришлась ему не совсем по вкусу.
— Еще один ребус для разгадки! Мэгги проговорилась мне, что среди твоих подружек одни манекенщицы. Выходит, тебе больше по душе тощие женщины, и ты как-то миришься с тем, что они едят салаты. — Алекса ополоснула овощи, схватила нож и начала со стуком их нарезать. — Но если дело не касается твоих постельных приятельниц, тебе, как оказалось, совершенно все равно, толстуха она или нет. Ведь с ней вместе ты только садишься за стол!
— С некоторых пор мне осточертело ходить на ужины почти со всеми моими подругами. Я их понимаю: бизнес есть бизнес, но мне больше радости доставляют женщины, которые любят вкусно поесть и не боятся съесть лишнее. Ты же не толстая и никогда не была толстой, поэтому я понятия не имею, откуда у тебя этот пунктик.
— Ты как-то раз назвал меня пухлой!
— Неправда.
— Назвал! Мне тогда было четырнадцать, и ты сказал, что я пухну, только в неподходящих местах!
— Черт, женщина, я имел в виду грудь! Я был тогда глупый пацан, и мне нравилось тебя изводить. А ты всегда была красивая.
Воцарилось молчание. Алекса, оторвавшись от нарезки овощей и разинув рот, смотрела на Ника Райана, который долгие годы только и делал, что дразнил, мучил и оскорблял ее. Но ни разу в жизни не назвал красивой.
Ник принялся взбивать сметану, затем как ни в чем не бывало произнес:
— Ты поняла, что я хотел этим сказать. Такая же красивая, как, например, моя сестра. Вы с Мэгги выросли на моих глазах, развились, стали взрослыми… Вы обе не уродины. И не толстухи. Думаю, ты к себе несправедлива.
Алекса отлично поняла, что Ник хотел этим сказать: он вовсе не считал ее красивой женщиной — скорее неким подобием капризули младшей сестренки, которая с возрастом вдруг похорошела. Разница огромная. Алекса явственно почувствовала укол обиды.
— В общем, я съем только салат и не хочу больше слушать рассуждения по поводу женщин!
— Чудесно. Не откроешь ли вино? Остывает в холодильнике.
Алекса откупорила бутылку дорогого шардоне и с завистью посмотрела на Ника, который маленькими глотками потягивал вино, благоухавшее цитрусовыми, древесными и фруктовыми нотками. Минуту она боролась с собой, но потом сдалась. Всего один бокал. В конце концов, она его заслужила.
Алекса налила себе, отпила немного… Шардоне было сухим на вкус и приятно пощипывало нёбо. Алекса глухо застонала от удовольствия, закрыла глаза и принялась языком слизывать с губ ароматное вино, звоном отдававшееся во всем теле.
* * *
Ник не успел ничего сказать. Он так и застыл, глядя, как Алекса наслаждается вином. Кровь застучала в венах и напрягшихся мышцах, ширинка набухла. Алекса облизывала губы с такой чувственностью, что Ник невольно пожелал, чтобы ей на язычок попало кое-что повкуснее вина. Интересно, когда мужчина погружается в ее влажные и жаркие глубины, она издает те же горловые звуки? А ее лоно — такое же оно тугое и горячее, как ее рот, смыкается ли оно вокруг члена, словно шелковый кулак, вбирает ли его полностью, вновь и вновь требуя продолжения? Эластичные легинсы обрисовывали все выпуклости ее тела: от упругой попки до роскошных длинных ног. Рубашка слегка задралась, обнажив узкую полоску голого живота. Алекса, несомненно, успела снять и бюстгальтер, вовсе не думая о том, что Ник может желать ее как женщину. Она держит его за старшего брата, который горазд действовать на нервы, но начисто лишен мужских потребностей.
Черт ее побери, раз она сама безмерно усложняет ему жизнь! Ник с громким стуком поставил на стол миску с пастой и быстро разложил столовые приборы.
— Не пей так вино! Ты не в порнушке снимаешься.
— Послушай! — задохнулась от возмущения Алекса. — Хватит валить с больной головы на здоровую! Я не виновата, если для тебя бизнес важнее семейной жизни!
— Да, но стоило мне назвать цену, как ты взбрыкнула. Не только я купил тебя. Ты меня тоже!
Алекса схватила миску и положила себе полную тарелку.
— Да кто ты такой, чтобы меня судить? Тебе всегда доставалось все самое лучшее! На шестнадцать лет тебе подарили «мицубиси эклипс», а мне — «шеветт»![9]
Ник помрачнел, вспомнив, как все было.
— Зато у тебя была нормальная семья. А у меня — полный отстой!
Алекса помолчала, потом схватила ломоть горячего чесночного хлеба, пропитанного моцареллой, и возразила:
— У тебя всегда была Мэгги!
— Знаю…
— А теперь что с вами обоими стало? Вы когда-то были с ней так дружны…
— Она очень изменилась после школы, — пожал плечами Ник. — Ей вдруг стало неинтересно со мной. Сначала она перестала приглашать меня в свою комнату, чтобы поболтать, а потом и вовсе исключила из своей жизни. В общем, я не стал ее удерживать и начал жить сам по себе. Ты ведь тоже какое-то время с ней не общалась?
— Да… Мне казалось, что у нее тогда что-то случилось, но Мэгги отмалчивается на этот счет. К тому же и в моей семье не всегда все было гладко, так что здесь ты не одинок.
— Зато теперь у вас точь-в-точь как у Уолтонов.
Алекса засмеялась и отправила в рот очередную порцию пасты.
— Папе пришлось поднапрячься, чтобы всех нас задобрить, но теперь, по-моему, нам удалось выправить цикл.
— Какой цикл?
— Кармический. Когда кто-нибудь нас очень сильно обидит, причинит боль, наше первое побуждение — ответить ему тем же, отказаться простить…
— Здравое рассуждение.
— Цикл обид и оскорблений не так-то просто прервать. Но когда отец вернулся, я сказала себе, что он у меня один на свете, и я стерплю от него все, что угодно. В конце концов, он бросил выпивку и постарался возвратить то, что было прежде…
— Он ушел от вас, когда ты была еще девчонкой, — грубовато хмыкнул Ник, — променял семью на бутылку… Бросил на произвол судьбы двойняшек, твоих сестренок. А потом — гляди-ка! — является как ни в чем не бывало и просит прощения? Как ты его вообще терпишь!
Алекса подцепила на вилку креветку, но задумалась, забыв ее съесть.
— Таков мой выбор, — наконец пояснила она. — Я никогда этого не забуду, но если даже моя мать сумела его простить, то как же я могу отвергнуть? Свой своему поневоле друг, чтобы ни случилось…
