глядя на меня, цедит сквозь зубы:
— В ее доме, Борзов. Теперь это дом Марины, и я делаю то, что должен был сделать ты. Обеспечить ей комфортную жизнь.
— А еще что?
— Доказать, что Корнеев не ошибся, выбрав тебя, — вдруг хладнокровно бросает.
Мне плевать, что он думает и кому служит. Но он забылся и, похоже, что-то недоговаривает, и вот на это я уже не могу закрыть глаза.
Я надвигаюсь на него и хватаю рукой за борт кожаной куртки. Рванув к себе, предупреждаю, давая ублюдку Босса последний шанс остаться на своих двоих:
— Убирайся вон! Еще раз увижу тебя в спальне моей жены — убью! И я не шучу. Мне Корнеев не указ!
Это мой дом и здесь действуют мои правила. Ему придется убраться. Однако он знает, кому служит и, с трудом освободившись из моей хватки, обещает:
— Это мы еще посмотрим… Ярый! По зубам ли я тебе. Может, ты со вчерашнего дня и муж девчонке, но явно только на бумаге. Можешь и дальше пользовать своих шлюх, но тогда не удивляйся, если в ее спальне окажется настоящий мужчина!
Что?
— Что?!
Мой кулак уже взлетает, а я всем телом подаюсь вперед, желая уничтожить урода, посмевшего мне это сказать, как вдруг между нами оказывается Мышь.
— Спасибо, Макар! — бойко заявляет мудаку, даже не понимая, что я едва ее не зашиб. — Мне ничего не нужно! Дальше я сама справлюсь.
— Ты уверена?
Ах они, мать твою, на «ты»?!
— Уверена, — уже спокойно добавляет. — Спасибо, что помог перенести вещи.
— Как скажешь. Я буду недалеко, если понадоблюсь.
Мышь пожимает хрупкими плечами, а меня бьет дрожь. Я еле сдерживаю себя от того, чтобы не догнать ублюдка и не разобраться с ним, когда он выходит из дома на улицу.
Да пошло оно все! Я буду жить, как хочу, и посмотрим, по зубам ли кому-нибудь мне помешать!
Теперь мы в доме одни, и Мышь уходит к себе, так и не посмотрев на меня и ничего не сказав. Плевать! Я и сам убираюсь в душ, с силой ударив дверью о стену, оставив в ней вмятину, чтобы хоть как-то привести голову и себя в чувство.
Вернувшись в спальню, натягиваю джинсы, футболку и на этот раз застаю жену на кухне.
Жену, твою мать!
Она вновь убрала волосы в строгий пучок и нарядилась в бесформенное платье. Когда я вхожу, она стоит ко мне спиной и бросает в кружку чайный пакетик, который здесь отыскала. Наливает из чайника кипяток, держась невозмутимо и ровно при моем появлении. Словно ей спицу в спину вогнали.
Я невольно цепляюсь взглядом за красивую шею, но тут же завожусь, решая навсегда расставить акценты в наших отношениях, раз уж теперь мы одна семья.
— Доброе утро… ж-женушка. Так и будешь молчать? Что за цирк ты здесь устроила — в моем доме?
Я явно зол и рычу, но плечи Марины не вздрагивают. Налив себе чай, она подходит к столу и садится за него, оказавшись теперь лицом ко мне. Отвечает ровно, без тени будь-каких эмоций.
— Ты сказал, что это дом твоего деда, а значит, не твой и не мой. А насчет цирка — тебе лучше знать, каких зверушек и для чего ты сюда пригласил. Я не так давно проснулась, так что веселился ты один.
— Ты знаешь, о чем я!
Ложка спокойно стучит о края чашки.
— Если ты говоришь о Макаре, то он сам вызвался мне помочь. Вещи довольно тяжелые, сама бы я еще не скоро справилась.
Мне приходится хлопнуть ладонью по столу, чтобы добиться от нее хоть каких-нибудь эмоций, и вот теперь она вздрагивает и поднимает на меня взгляд. Сразу бы так!
— Чтобы это было в последний раз, поняла? Надо что — скажи мне! Я тебе не пустое место!
Но звучит неуместно, и Мышь не отвечает. Вернув взгляд к столу, размешивает сахар в кружке, как какая-то деревянная кукла.
— Ну, давай, не томи! — после паузы натянутого молчания я не выдерживаю, когда звук постукивания ложки о фарфор выводит из себя. — Говори, что хотела.
— Ярослав… я не стану расспрашивать тебя, хорошо ли ты провел ночь, — начинает она негромко, — мне все равно. Но мне уже очевидно, что я не впишусь в твою жизнь. Отпусти меня, и мы сможем жить каждый своим настоящим. Даю слово, что не побеспокою тебя…
— Нет, и не мечтай. Закрыли тему!
Она сидит и одиноко цедит чай — тощая, холодная… и упрямая. Даже бровью на мой ответ не повела.
Я подхожу к холодильнику, достаю из него сыр, ветчину, и бросаю на стол. Говорю сухо:
— Если голодная — на вот, бери! А то цедишь тут, как сирота…
Она бледнеет в лице, роняет ложку и медленно поднимается. Смотрит на меня из-за стекол очков ненавистным серым взглядом.
— Я тебе не собака, Борзов. Ты так и не понял?
Только истерик мне не хватало. Пусть даже не пробует есть мне мозг, я ее быстро обломаю.
— Ешь, сказал, — отвечаю устало и по-прежнему зло. — Я сейчас уеду в спортивный клуб, в холодильнике полно продуктов — Анжелка забила. Приготовишь себе, что хочешь — время у тебя есть. И для меня тоже!
Но девчонка упрямо поднимает подбородок.
— Нет, Борзов, не приготовлю.
— Что, не научилась, белоручка? — оскаливаюсь я. — Так мотай на курсы кухарок — научишься! Я поесть люблю и вкусно! Или ты слишком благородна, чтобы готовить для своего мужа?
В ее бессильной злости есть особая сладость, и в этот момент я питаюсь ею, глядя на бесцветное лицо.
— Вчера в день свадьбы я брала выходной. Но сегодня еду на работу — у меня открыт важный проект. И нет, я не белоручка, но не стану для тебя готовить. Если ты нашел, с кем спать, то уверена, с легкостью найдешь и с кем поесть.
Она пытается уйти, но я останавливаю ее, обхватив ладонью тонкое предплечье.
— Не так быстро, Мышь. Ты не поняла. Больше. Никакой. Работы. Ты будешь дома. Точка.
— Нет!
— А я сказал, будешь! Или ты думаешь, если я не хочу тебя трахнуть, то не способен прокормить?
— Отпусти, мне больно.
— Я не услышал ответ.
Мышь поворачивается к столу и берет в руки нож. Повернув
