не хочется его дербанить. Я ж тут не грызусь с ним, сижу — мы просто общаемся.
— Сваливаешь? — хмуро замечает Рик, не сводя с меня глаз.
— М-м.
— Какой дебил спрашивает разрешения приехать к девушке?
— Девушка — это я? Кстати, я недавно говорила с твоей. С Ниной. Она милая. Так мило рассказывала про твои ухаживания. Как ты робел с ней поначалу.
— Это все?
— Она еще просила не докучать тебе.
Его слегка перекашивает — он не хотел о ней говорить. И хоть я и не садистка, сейчас это другое. Ведь и раньше, если ему чего-то не хотелось, я это делала, чтобы словить реакцию и кайфануть от нее. Правда, меня следует отшлепать за бессовестное вранье, будто я считаю Нину «милой».
— Снюхались…
— Разнюхались, не переживай. Только ты, когда будешь ей рассказывать про сегодняшний вечер, не ляпни ненароком, будто это я тебя тут подстерегала, а не наоборот.
Меня тянет выполнить обещание, данное не столько Йонасу, сколько самой себе — свалить отсюда. Унестись. И меня несет.
Да только если меня несет, он же подхватывает:
— Кати, блять… остановись…
— Чего тебе еще надо?..
— Да, блять, послушай… ты ж не слышишь ни хуя…
Слышу. Как будто впервые за весь вечер, да впервые за последнее время слышу, как меня зовут по имени так, как только он один умеет.
— …я с ней на стенд-бае. А потом с тобой как просыпаюсь. И как со взрослой могу с тобой говорить.
— Так ты с ней попробуй, как со взрослой.
— А ты не учи меня, че мне пробовать!
— Че орешь, пьяный, что ли… — бормочу я. — Все, на хрен, — поднимаюсь, порываюсь уйти. — Проспись, успокойся.
— Вот куда пошла, а… — хватает он меня за руку. Тянет за собой.
— Куда это ты меня? — будто просыпаюсь, вздрогнув.
— Ебать щас тебя буду.
Неужели. Ну-у, дура-ак…
— Дубинка где твоя? — говорю. — Пещерная, которая?
— Я тя и без дубинки возьму, — цедит он сквозь зубы. — И без пещеры.
Впоследствии мне будет казаться, что с этими словами он схватил меня, поднял на руки и понес.
На самом деле это слова его несут меня или вкачанный им в меня градус.
А он… робкий… нерешительный… надежный… надежно, просто и бесцеремонно схватил меня под локоть, подталкивает, ведет. Он ведет меня, не я — его. Не все привычно — теперь и по-новому что-то.
II.
Не знаю, куда мы идем, но по дороге, должно быть, на время лишаюсь чувств — или куда подевались последние две минуты… пару десятков метров и шагов до нашей остановки возле лифта… то мгновение, когда он прижал к себе, прижался губами к губам и… и… не отпускал, как будто не было этой зимы порознь. Как будто не было нас порознь. Как будто теперь — не теперь, а год назад. Как будто снова он ворвался в мою жизнь, достал, схватил. Спас. Только в этот раз от него самого спасать надо бы. Но от него не спастись.
У меня улетели мозги, когда он начал целовать. Может, еще раньше со мной распрощались. С его мозгами на пару. Кажется, в наших с ним отношениях — ведь когда-то у нас с ним были отношения — мозги играли второстепенную роль, потому и сейчас, заведомо зная о своей теперешней ненадобности, отправились в отпуск.
— Ри-и-ик… — шепчу тихонько, томно, пока он пьяно и основательно целует мой рот, покрывает его изнутри слоем, поистершимся было.
— Ка-ати-и… де-етка-а-а… — шепчет он мне.
Шепчет, правда. Я не вру. Мой знакомый незнакомый, мой родной чужой, весь пропахший джин-тоником и сигаретами, весь такой… надежный в доску… Пьяная, блин, что ли?.. Но не одна… С ним…
Целуемся сладко, мокро и безвкусно. В смысле — нельзя так, это неприемлемо. Нельзя нам, но мы все равно делаем. Безвкусно… Да что это я… вкусно… черт, как вкусно… вкус — это субъективно. Не в алкоголе дело. Нам вкусно друг от друга.
Это сон? Мне стоит проснуться. Мне стоит увидеть, где мы сейчас. Что это лифт, и что мы в нем куда-то едем.
Я и теперь настаиваю: он не груб. Пусть заталкивает меня внутрь, пусть грубо тыкает в кнопку лифта — езжай, мол, не видишь, терпеть сил нет больше.
Я соображаю мутно, улавливаю медленно — Рик привез меня куда-то, выталкивает, чтобы… чтобы уединиться со мной. Нет, если я пьяна, то только нашими объятиями.
Он никуда меня не тащит — иду сама, но он целует, целует беспрестанно. Целует в лифте — скоротать время. Целует, когда вываливаемся наружу. Где мы?
Озираюсь по сторонам, словно беспомощный котенок — он толкает чуть ли не в шею, чтобы шла, мол. Быстрее. На самом деле он тоже ищет, он тоже здесь ничего не знает.
Пустые помещения, стены, дверные проемы…
— Сюда давай… да блять… че копаешься… — когда я натыкаюсь на какие-то углы…
Не соображаю… Он не соображает… Нет, не алкоголь… Мы сорвались с цепи. Когда ничто не держит, не всегда соображается легче…
Но Рик, почему так грубо… Я ведь пошла по доброй воле, а это же не значит, что…
Он заталкивает меня внутрь, захлопывает за нами дверь.
Я не соображаю, но у меня хватает соображения спросить:
— Зачем ты так со мной?
— А как еще с тобой? — шепчет он с жаркой, пьяной полуулыбкой. — Щас отсосешь мне…
Тянет мою голову вниз:
— Давай, ширинку расстегивай… Хуй возьми…
Разлохмачивает мне прическу, путается пальцами с моими волосами. Чуть сжимает мои щеки, будто чтобы заставить открыть рот.
Я должна была бы возмутиться, двинуть в яйца, укусить, закричать или еще как-то дать понять ему, этому взбесившемуся волчаре, что так не-пойдет-ебаный-в-рот. Но я дарю ему гримасы из ухмылок, а он их ловит, поглощает. Они будто притягивают вновь ко мне его лицо, присасывают, и он нагибается и крепко целует меня в смешно сжавшиеся губы.
И я расстегиваю — и забываю все, что только что хотела ему сказать. Вообще, я и не с ним сейчас разговариваю:
— М-м, иди сюда, мой хороший…
Он идет сам — если б не пришел, я бы сама его к себе привела… я так скучала…
Обхватываю ртом его, твердого, погорячевшего. Скольжение каждого его участочка у меня во рту — гладкий, сладкий восторг. Так сладостно, что даже деснам петь охота. Я словно лакомлюсь десертом, посмаковать хочу.
— Глубже бери… о-о-о, блять… да, вот так…
Не надо было б говорить, но я ведь одобряю. Я одобряю даже, когда он со стоном: — О-о-о… — пропихивается глубоко ко
