С чего вдруг? — удивился Игнатий Степанович. Он появился незаметно и, стоя между полками, смотрел на супругу со снисходительным недоумением. — В Термезе люди сходят — места в спальном освобождаются. Так что живо давай. Как только поезд остановится, надо те места занять, а то какая-нибудь шишка сядет. Я с начальником поезда договорился — он в Термез не сообщил про места. Так что билетов на них не продадут, но побеспокоиться не мешает.
— Хорошо, я сейчас, — сказала Елена.
Как только она узнала, что дело всего лишь в перемене вагона, голос у нее стал спокойный — точно такой, каким она разговаривала с мужем и до сих пор. И этот ее спокойный, бесстрастный тон вдруг показался Василию таким мучительным, таким даже оскорбительным, что у него потемнело в глазах. Хотя кто сказал, что она должна выказывать какие-то эмоции? Да и какие эмоции — недовольство тем, что ее отцу будет удобнее ехать, что ли?
Все было глупо, все неправильно, никчемно, и эта неправильность, словно грубая рука, мгновенно сжала и выжала его сердце.
Он хотел спросить: «Елена Клавдиевна, вам помочь?» — хотел достать ее кофр с багажной полки — она встала на нижнюю полку и приподнялась на цыпочки, но все равно не могла достать этот огромный, из потертой добротной кожи кофр… Хотел, но не мог. Он не мог произнести ее имя таким вот спокойным, как только что у нее, голосом. И не мог представить, что это — все, что вот сейчас, через полчаса, все и кончится. Хотя с самого первого взгляда на эту женщину знал, что все и должно кончиться, не начавшись, что по-другому и быть не может…Она была предназначена для потери, для разлуки, а почему — он не понимал.
Василий встал и, не говоря ни слова, пошел в тамбур, задевая плечами вагонные полки.
Если бы не Матвей, Лоле, конечно, пришлось бы добираться до Москвы поездом. Вернее, если бы не Матвей, она и поездом вряд ли уехала бы, а уж про самолет и вовсе не пришлось бы думать.
Да она и про сам отъезд не думала — рассеянно, как о чем-то, не имеющем к ней никакого отношения, слушала, как он объясняет за завтраком, что с вещами возиться не надо, потому что все равно она их вывезти не сумеет, а надо просто закрыть квартиру, спрятав самое ценное у каких-нибудь надежных друзей, и…
— У меня нет надежных друзей, — тряхнув головой, сказала она, придвигая поближе к нему блюдо с разогретым вчерашним пловом. — У меня и никаких друзей нет. Все давно разъехались. Кто жив остался. И вообще, это пустой разговор, и не трать на него время. Ешь лучше — неизвестно, когда пообедаешь.
— Ленка, твое бы упрямство да в мирных целях! — рассердился Матвей. — Сама подумай, ну кому хорошо, что ты здесь сидишь? Друзей, говоришь, нету, родных тем более. Какого… черта ты здесь делаешь, а? Кукол караулишь?
— Ох и стукнула бы я тебя по нахальной твоей башке! — рассмеялась Лола. — Да жалко тебя, солдатика безответного. Ну не могу я все это бросить, как же ты не понимаешь? — уже серьезно сказала она. — Здесь я дома, папа эти книги всю жизнь собирал, да и вообще…
Что «вообще», она уточнять не стала. «Вообще» было то, что здесь, в давно к ней враждебном городе, она все-таки чувствовала хотя бы иллюзию независимости. А что было бы, если бы ей взбрела в голову мысль послушаться Матвея и уехать в Москву? К совершенно чужим людям, неведомая, нежданная и никому не нужная родственница… Только в его бесшабашную молодую голову могла прийти такая глупость!
— Лен, я тебе все эти книги потом привезу, — решительно сказал он. — Дембельнусь и привезу, честное слово. Можешь даже опись составить! Доставлю под счет, не сомневайся. И кукол тоже.
— Ладно, племянничек, я обдумаю твое предложение, — улыбнулась Лола.
Конечно, ничего она обдумывать не собиралась — просто ей хотелось поскорее закончить этот неприятно жалостливый разговор, а иначе как подобным обещанием от Матвея было не отвязаться.
— Не «обдумаю», а чтоб через три дня — крайний срок, через неделю — духу твоего тут не было. Деньги, адрес и телефон я тебе оставлю, — сказал он. — Дашь телеграмму, а лучше позвони, отец тебя в Домодедово встретит.
Какие еще деньги?! — воскликнула Лола. — Ты что, от недосыпа совсем ничего не соображаешь? Может, еще и на содержание меня возьмешь? Я, между прочим, работаю и в гарем к тебе не собираюсь!
— Ты мне, между прочим, кровная родственница, так что в свой гарем я тебя не приглашаю, — в тон ей ответил Матвей. — И деньги тебе оставляю не на парчу и перлы, а всего только на билет. Не вздумай поездом ехать, черт знает во что по дороге можно вляпаться. Да и в самолете поосторожнее, как бы не подкинули чего. Этим рейсом наркоту возят, так что шмонают его в Москве будь-будь.
Он не обращал на Лолины восклицания никакого внимания и говорил так, словно ее отъезд был делом решенным и оставалось только обсудить подробности.
— Все-таки русские мужчины на Востоке очень быстро осваиваются, — сердито заметила она. — Вот ты — вроде бы воспитанный молодой человек, а, пожалуйста, всего два года в Азии, и уже воспринимаешь женщину как бессловесную тварь, которой можно помыкать.
— Если б ты, Ленка, была настоящая восточная женщина, то всю ночь упаковывала бы вещи, как мужчина велел, — хмыкнул Матвей. — А ты вместо этого, не успела проснуться, уже какие-то глупости несешь. Хороша бессловесность! Ничего, — пообещал он, — в Москве теперь насчет феминизма почти как в Америке, так что там тебе самое место. Все, тетушка. — Он отодвинул тарелку и встал из-за стола. — Я в семь обещал вернуться, до штаба час пешком. Учти, Людка скоро в Душанбе собирается, и если она мне доложит, что ты все еще здесь…
— Слушаюсь, товарищ сержант! — отрапортовала Лола. Сердце у нее так сжалось, когда Матвей обнял ее у порога, и слезы встали у горла таким тяжелым комом, что она обо всем забыла и совсем утратила бдительность.
И вот пожалуйста — убирая со стола, обнаружила под чайником эти его дурацкие доллары, завернутые в тетрадный листок!
«И откуда у него столько?» — сердито подумала Лола, разворачивая пухленькую стопку.
«Деньги не за наркотрафик, не волнуйся, — прочитала она; почерк у Матвея был такой же ясный, как взгляд, и казалось почему-то, что такой же бесшабашный. — Это мне родители с оказией передали, а тратить здесь все равно не на что. Хотел гарем завести, но потерплю. Тетушка, будешь свинья, если не уедешь! Ключи от квартиры оставь у Людкиной мамы и скажи ей, что я приеду за твоими вещами. Не забудь про телеграмму».
И адрес родителей — Малая Дмитровка, двадцать девять…
И когда он только успел написать эту записку? Наверное, когда она разогревала плов, другого времени и не было.
