Теперь, когда во мне толкаются пальцы едва знакомого мужика, события моей прошлой жизни уже не кажутся такими уж предопределенными. Ни хрена это не судьба, боже-е-е… Все вполне могло пойти по другому сценарию. И тот факт, что я сама выбрала свою дорогу, что сама во всем виновата, надо просто принять, как бы это ни было сложно.
– Ч-черт, Кэт… Тесно так…
Потому что жизнь – это выбор. Плохой или хороший, правильный или нет, но все-таки выбор. Да, есть обстоятельства, на которые мы повлиять не в силах, однако в большинстве случаев человек действительно сам определяет свое будущее, но не всегда готов это признать, ведь признание означает принятие ответственности за свое решение.
Мой выбор сейчас – ни к чему не обязывающий секс на пыльной обочине. Да, может, потом я о нем пожалею, или же нет… Но по-другому я просто не выживу. Мне нужна эта затуманивающая мозг, подчиняющая себе похоть в чужих глазах, чтобы почувствовать себя лучше.
Пальцы Стрельникова опускают под грудь кружево лифчика и осторожно, едва касаясь, очерчивают соски. Наклоняюсь к его губам. Жалю поцелуем, прикусываю губу в надежде, что он поймет и все сделает правильно.
– Ауч!
– Не нежничай, – ухмыляюсь я. Осталось только добавить «Сделай мне больно», как в той древней юмореске.
Приподнимаюсь на коленях, насколько позволяет высота машины. Соски аккурат над его губами. Веду рукой по груди под Мишкиным пьяным взглядом, с силой выкручиваю. В глазах Стрельникова мелькает безумие. Дыхание вырывается из легких со свистом. Руки ходят ходуном, сплющивая мои скромные единички.
– Давай назад пересядем, – хрипит он.
– Ну, давай.
Выхожу первой. Он за мной. Под ногами шуршит гравий, над головой жужжит шмель и трещат цикады. Дело близится к ночи. И здесь, на природе, жара не так душит, как в городе.
Открываю заднюю дверь. Забираюсь на диван коленями, соскальзываю ладонями дальше, приглашающе выгибая спину. Миша шумно сглатывает. Могу только догадываться, какой вид открывается его глазам, но судя по реакции – он в восторге. Зазывно качаю бедрами туда-сюда. Еще одно заблуждение – я думала, что разовый секс – это всегда неловко. Но нет. Ничего похожего я не испытываю. Мне просто плевать. Плевать, нравится ему или нет. Плевать, что он обо мне подумает. И на него самого пле-вать.
Твердые пальцы проходятся по мокрым набухшим складкам. Какая же все-таки удивительная штука – наше тело. На базовом уровне мы все те же доисторические животные. Наши инстинкты прикрыты лишь тонким слоем цивилизованности, который – только дунь – слетит. И ни стыда, ни совести, ни сожаления… Лишь потребность.
– Да, да, да… Давай уже, Миш!
Шуршит фольга, звонко шлепает латекс. Одной рукой Стрельников подтягивает меня к себе, другой упирается в стойку, толкается и… Я ору:
– Ай, блядь… Ай-ай-ай… А-а-а-а…
Смешно. Но на первых порах Миха думает, что я воплю от страсти.
– Спина-а-а-а. Стой! Аа-а-а…
А на самом деле дает о себе знать моя межпозвоночная грыжа. У меня истерика. Разве может случиться что-то абсурднее?
– Кэт… – хрипит Миша. – Что такое, Кэт? Тебе плохо?
– Спина. Грыжа… Прихватила.
Слава тебе господи, ему хватает ума не уточнять, сможем ли мы продолжить. Потому что я вообще не уверена, что смогу пошевелиться. Даже чтобы просто принять более подходящую позу. Боль нестерпимая, адская. Я могу думать лишь о ней, медленно цедя воздух сквозь зубы, чтобы не завыть в голос. Ноги немеют. Спазмы, похожие на схватки, но только в спине, разгоняют боль. Слезы текут по щекам непрерывным потоком.
– Так, Кать… Я тебя сейчас отвезу в больницу…
– Как ты себе это представляешь? Я пошевелиться не могу!
– Совсем? – зависает Стрельников. Следом опять слышится латексный шлепок, правда, уже не такой задорный, и звук застегивающейся ширинки. Не будь боль такой интенсивной, я бы, наверное, все же застыдилась в этот момент. Но она была – яркая, концентрированная, изматывающая. Выжигающая напалмом любые другие чувства…
– Совсем. Ноги отнялись.
– Пиздец, Кать… Просто жесть.
Стрельников невесело смеется. Я ему вторю, неосознанно усиливая болевые ощущения.
– А-а-а-а…
Да блин! Рожала – не орала. А тут – просто сдохнуть!
– Я сейчас хоть юбку одерну, Кать.
– Давай. Слушай, может, у тебя есть какой-нибудь нимесил?
– А он поможет?!
– Вряд ли. Тут колоть надо. Но хоть попробуем.
Миша достает аптечку. Вываливает содержимое на кресло у моего носа.
– Нет. Ничего. Кать, давай ты попробуешь все-таки лечь? Надо же как-то в больницу.
– Не надо в больницу. Домой отвези. А там я скажу, что купить в аптеке.
– Давно это у тебя? – заговаривает мне зубы, пока я кое-как бочком, с матами и стонами пытаюсь устроиться на заднем сиденье.
– Года полтора. Сказались «шикарные» условия содержания, – хриплю, обливаясь потом. Стрельников от волнения аж посерел. Да уж. Явно не так он планировал со мною ебстись. Ржу, одновременно с тем рыдая от боли. Ну что со мной не так, а? Верила бы в сглаз – так уже бы отправилась снимать порчу.
– Вот! А говорила, не выйдет. Ногу еще подожми, чтобы дверь закрыть.
Кусая до крови губы, с трудом шевелю ногой. Миха хвалит меня, подбадривает. И, наконец, захлопывает дверь. Хотя радоваться, конечно, рано. Впереди еще дорога. В таком состоянии для меня малейшая выбоина на ней – мука. Видно, понимая это, Стрельников едет аккуратно. Будто его джип под завязку загружен бесценным китайским фарфором. Но я все равно скулю, вгрызаясь зубами в предплечье.
– Что купить?
– А-а-а-а?
– Ты говорила, что знаешь, какие уколы ставить. Как называется препарат?
Называю. Добавляю, что ко всему прочему еще нужно купить шприцы и спиртовые салфетки. К тому моменту, как мы добираемся до дома, Мот уже ждет нас с пакетом из аптеки, сидя на скамейке с Валеевым.
– Блузку надеть сможешь? – сквозь волны топящей меня боли просачивается интимный шепоток Миши.
Твою ма-а-а-ать.
– Шутишь? – хриплю я.
– Ну, тогда я на тебя свою футболку наброшу? А то как-то…
Да понятно! О нас теперь черте что подумают, да? Впрочем, стыд, наверное, потом придет. А пока – просто похер. Стараясь дышать по схеме, как учили, чтобы справиться с болью, слышу краем уха мужской разговор. Затем дверь со стороны моей головы открывается. И по ворвавшемуся в отфильтрованный системой климат-контроля аромату ладана и амбры я понимаю, что на меня смотрит Таир.
– Хм…
Неодобрительно? Да плевать.
– Сможешь идти?
– Нет, – цежу.
– Значит, так поступим – я тебя сейчас уколю. Полежишь тут, пока укол подействует, а там придумаем, как тебя эвакуировать.
– Вы уколете?
Нет, на самом деле больно так, что плевать вообще. Я бы не отказалась, даже если бы вместо обезболов он вколол мне убойную дозу яда. Но уточнить для порядка надо.
– Ну а зачем врача дергать, если я умею?
– Ладно. Давайте. Если подействует.
– А бывало, что не брало?
– Бывало, первые три-четыре дня я даже перевернуться на бок не могла от боли.
– Под препаратами? – удивляется Валеев. А мне на него рявкнуть хочется – давай ты уже, ставь свое обезболивающее, твою мать! Но прежде чем слова успевают сорваться с губ, я слышу, как трескается, открываясь, ампула. И шипит набираемое в иглу лекарство. Он просто зубы мне заговаривает, отвлекает, а я психую. Вот же дура.
– Юбку задрать, я так понимаю, ты тоже сейчас не сможешь?
Намек на то, что недавно я ее задирала?
– Нет, – между частыми короткими вдохами.
– Ладно, сам справлюсь.
Горячие пальцы касаются поясницы. Вытягивают пуговичку из петельки, опускают вниз язычок молнии. Закусив губу, наблюдаю за тем, как забравшийся наполовину в салон Таир со мной возится. Вот убрал руку, вот достал салфетку, я лежу на боку, так что выбора, куда колоть, нет. Тщательно протирает кожу.
– Вдох! Коль…
Даже ничего не почувствовала. Смешно – коль. Как с маленькой.
