Кристин некоторое время изучала карту.
— Здесь глубина очень резко увеличивается. Пятьдесят морских саженей — триста футов… Как мы сможем нырнуть так глубоко?
Я ткнул пальцем в карту в тех местах, где значились небольшие цифры — пятерки, семерки и девятки.
— Нет, он вот здесь. Ты ведь сама рассказывала, как быстро он затонул. Помнишь? Ты говорила, что было такое впечатление, будто треснул весь каркас судна… Вы едва успели надуть плот. «Буревестник» здесь, ей-богу!
Тогда Кристин кивнула. И медленно улыбнулась.
«Буревестник» находился на глубине восьми морских саженей — около пятидесяти футов. Мы плавали в масках, изучая место крушения, пока не стало темнеть. Яхта лежала на правом борту. Мачту, сломавшуюся, по всей видимости, в самом начале столкновения с рифом, не унесло — она была опутана винтами и оттяжками. В днище зияла пробоина, где нашли приют моллюски и водоросли.
Мы вернулись на «Херувим». Было уже темно, когда мы покончили с делами, уселись на палубе со стаканами виски и стали наблюдать, как на небе там и сям зажигаются звезды, словно кто-то бегал по небу и поочередно включал небесные рубильники.
Я изрядно устал; я чувствовал, как моя загорелая кожа загрубела от соли и песка — и еще испытывал сожаление по поводу того, что мы обнаружили место последнего пристанища «Буревестника». Настроение мое резко изменилось. Виски подействовало очень быстро, и я меланхолично размышлял о том, что в поисках «Буревестника» было нечто донкихотское, присутствовала романтика, теперь же все сразу изменится. Поиски завершены, и жизнь наша меняется кардинально. Смещаются все акценты. Поиски превращаются в экономическое предприятие. Бескорыстию и невинности приходит конец. Мы больше не дети. Возвращается старый мир, где существуют понятия прибыли и ущерба, где дело есть дело и где оно лежит в основе всего и вся.
В каюте жарилась рыба, до меня доносилось шипение масла на сковороде. «Херувим» раскачивался на волнах, натягивая верповальный трос, который тихо поскрипывал.
Кристин подала рыбу, отварную картошку, хлеб и масло, последнюю бутылку вина.
Мы ели в молчании.
— Крис, — проговорил я, — давай уплывем отсюда на рассвете.
Она не ответила.
— Направимся в Панаму. Я там поработаю какое-то время, мы снова закупим провизию и снаряжение и через канал выйдем в Тихий океан. Галапагосы… Разве тебе никогда не хотелось побывать на Галапагосских островах? Морские игуаны, черепахи размером с «фольксваген», а какие птицы! У животных там нет врагов, и они все кроткие, как ангелы.
Она очень внимательно слушала, не спуская с меня глаз.
— А после Галапагосских островов с помощью пассатов — к Маркизам, островам Товарищества — Таити, Самоа, Фиджи, Австралия.
И еще я сказал:
— Оставь ты изумруды здесь. Это ведь всего лишь камни… К тому же приносящие несчастье. У них есть стоимость, но они не стоят того.
Мне показалось, что она кивнула, но я не был в этом уверен.
— Я думаю, мы уже что-то нашли… Почти нашли. Нет, это не богатство. Недавно я это почувствовал. Я пока не могу объяснить тебе, что это такое… Я обогнал тебя в понимании этого, но я знаю, ты догонишь меня. Мы почти вместе, почти свободны. И если мы уплывем от этих изумрудов…
Затем я смалодушничал и оборвал себя, отчасти опасаясь, что Кристин подумает, И хочу оказать давление на нее, отчасти потому, что высказываемые мной мысли шли вразрез со стандартами, которых мы, сами того не замечая, придерживались. И еще потому, что я был жадным: эти изумруды пробили брешь в моем характере.
Я проснулся до зари и лежал неподвижно в темноте минут двадцать или тридцать, пока не зашевелилась Кристин.
— Проснулась? — спросил я.
— Вроде бы.
— Изумруды, конечно же, не в свинцовом киле, я правильно понимаю?
— Правильно.
— А где же?
— В рундуке под раковиной находится пятигаллонная канистра для моторного спирта. Изумруды в ней.
— Зачем же ты лгала? Опять?
— Я не доверяла тебе.
— А теперь в конце концов доверяешь?
— Да.
— Давай собираться. Скоро взойдет солнце.
Достигнув «Буревестника», я обернулся и посмотрел вверх, на морскую поверхность, которая находилась в пятидесяти футах. Солнечный свет, разлагаемый водяными линзами, превращался в линии, точки и пятна. И мне видно было дно нашей шлюпки и ее тень. Весла сейчас были убраны, и я их не видел.
Я подплыл к сильно накренившейся палубе «Буревестника», заглянул в иллюминатор. Бронзовый ободок был пока еще ярким, зато стекло покрылось слоем серо-зеленого ила. Внутри царил хаос: там плавали еле различимые предметы, на которые изредка падали отблески света, двигались тени, поднимались и опускались пузыри, поскольку гравитация была практически нулевой.
Я поплыл к главному люку. Передо мной появлялись и расступались стайки мелких ярких рыбок; по палубе полз свирепого вида краб с клешнями, поднятыми, словно руки у боксера; развернулась и нацелилась в меня носом солидного размера барракуда.
Моя маска слегка запотела у краев. Я слышал шипение при вдохе. Во время выдоха вырывались бесформенные пузыри и уносились вверх к поверхности. У меня было ощущение, что я нахожусь в шаре, середина которого светлая, а оболочка синяя.
По трапу я вполз в каюту. Здесь было сумрачно, бушевала метель белесых частиц; мимо меня пронеслась шустрая рыбешка. Мне не составило труда найти плиту, рундук под нею и в рундуке канистру для моторного спирта. Я потряс ее и услышал шорох внутри. Неужто все так просто?
Вернувшись в наш лагерь на рифе, я отвинтил крышку канистры, вылил спирт и высыпал камни. Прозрачные, с коричневыми прожилками, они походили на оплавленное зеленое бутылочное стекло. Большинство из них были весьма крупными.
Кристин вслух пересчитала их, сложила в одну кучку, затем пересчитала снова. Их было восемнадцать.
Она засмеялась и обняла меня. Я же не чувствовал себя счастливым. Она расцеловала меня и в порыве щедрости, которую я не мог ей простить, протянула мне три больших камня. Я принял их из ее рук и взял еще три из кучи.
— Моя доля, — сказал я. Мне не нужны были ее изумруды. Я хотел причинить ей боль.
И вот тогда я потерял ее. Проявленная мной жадность глубоко уязвила ее, я это видел. Она не могла понять меня, и я сам не мог понять себя.
Кристин сделала два погружения, чтобы достать кое-что из своих вещей. Мы вернулись на «Херувим» и позавтракали, не разогревая еду, в кокпите. Я вернул ей шесть камней, ничего не объяснив и не извинившись.
