– Да как же можно такое забыть? «Брак закончился на скалах»! Возмутительно!
– Слушай, займись лучше делом, – посоветовал ей Жак. – Поменьше появляйся на людях. Ничего не предпринимай, ни с кем об этом не говори. Через месяц никто и не вспомнит, кто ты такая и как выглядишь.
Но Жак ошибался. Репортеры постоянно будут охотиться за ней.
Станислав Ковальский был похоронен в тихом уголке кладбища Пер-Лашез в Париже, а точнее, на авеню Трансверсаль номер три, совсем недалеко от могилы Модильяни. Церемония была очень скромной. Кроме Элен и Жака, была только виконтесса де Севинье. Она все время подносила к носу кружевной платок; из-под черной вуали широкополой шляпы невидящим взором смотрели красные, опухшие от слез глаза.
У могилы отчужденно стояли также Ада и Герберт, дети Станислава. Никто из них не прилетел к нему из Нью-Йорка на свадьбу, но оба примчались на похороны. Элен попыталась заговорить с ними, но они сразу же дали ей понять, что не считают ее членом своей семьи. Даже виконтесса для них не более чем друг отца.
После службы Элен, как и положено, бросила в могилу горсть земли, потом глубоко вздохнула и посмотрела вниз. Комья земли, словно дождь, падали на крышку гроба красного дерева. Отвернувшись, она быстро двинулась к выходу. Жак догнал ее и взял под руку.
Виконтесса настигла Элен только у ворот кладбища и тотчас отвела ее в сторонку.
– Я хочу сказать вам, что Станислав был очень счастлив, – прошептала она, утирая слезы. – Последние несколько недель были самыми счастливыми в его жизни.
– Нет, – сурово отозвалась Элен, отводя взгляд. – Не женись он на мне, до сих пор был бы жив.
Виконтесса затянутой в перчатку рукой решительно взяла Элен за подбородок и повернула ее лицо к себе.
– Даже в горе вы не имеете права говорить такое, – холодно заметила она. – За день до смерти Станислав написал мне письмо. Я получила его только вчера и помню каждое слово. Он пишет: «Жаль только, что я не встретил ее раньше. Она сильная и нежная, моя Элен, отзывчивая и заботливая, страстная и по-матерински ласковая. Если бы она была матерью моих детей, то у меня была бы дружная, любящая семья, а не такая, что распадается на части при первых же испытаниях».
Внезапно на глаза Элен навернулись слезы. Она молча пожала руку виконтессе и ринулась прочь.
В этот же день в душном, обшитом панелями кабинете месье Дюшана Элен узнала, какую заботу проявил о ней Станислав. Он сделал ее единственной наследницей редкостной скрипки Страдивари, дома в шестнадцатом квартале, всех своих авторских гонораров, банковских счетов, акций и облигаций на общую сумму два с половиной миллиона долларов. Аде и Герберту он оставил незначительный годовой доход в двадцать пять тысяч долларов в трастовом фонде.
Элен напряженно сидела на переднем сиденье рядом с Карлом Хеберле в его стареньком «опель-рекорде». Ее тонкие ноздри трепетали от предвкушения. Наклонившись вперед, она взглянула через ветровое стекло на обычный четырехэтажный дом. Итак, здесь, на Берлинерштрассе, в маленьком городке Германии, она наполовину достигла цели. Даже в своих самых смелых фантазиях она не могла предположить, что поиск приведет ее в это место, а не в какую-нибудь мрачную грязную дыру. Это мог быть Гамбургский порт или какая-нибудь уединенная деревушка в пампасах Аргентины, но уж никак не Шульберг. Однако же этот новый район, построенный на пустом месте, расположился у подножия Рудных гор, чуть севернее Франкфурта. Послевоенный бум способствовал его расцвету.
Элен внимательно всмотрелась в здание. Так, какая-то прямоугольная коробка с острыми углами, белыми стенами и большими зеркальными окнами с кисейными занавесками. В нем не было индивидуальности, изящества. Не было стиля. Только функция. В послевоенной Германии форма, как правило, следовала за функцией. Правда, было и еще кое-что: чистота, аккуратность, порядок. Очистившись от послевоенных руин, немцы возвели аккуратность в культ.
Элен посмотрела на Хеберле.
– Ну? – произнес тот. – Вы готовы?
Она ничего не ответила. После стольких лет ожидания предстоящей встречи тело вдруг отказывалось ей повиноваться. Элен медленно взялась за ручку, ступила на тротуар и осмотрелась. Под лучами яркого солнца блестел иссиня-черный асфальт. На вершине холма бульдозеры вскапывали землю. Пахло свежестью и чистотой. Недавняя война ушла далеко в прошлое.
Хеберле взял ее под руку и повел к подъезду. Элен бросился в глаза ряд кнопок. И металлические рамки со вставленными в них картонками, где были аккуратно напечатаны фамилии. Нужная ей кнопка была третьей снизу: Шмидт. Ее вдруг охватило отвращение.
Хеберле вопросительно поднял брови.
Элен через силу улыбнулась, и он пальцем надавил на кнопку звонка.
Через несколько минут домофон отозвался.
Хеберле молчал и только все сильнее давил на кнопку. Наконец что-то зажужжало, щелкнул замок, и дверь открылась. Хеберле пропустил Элен вперед.
– Третий этаж, – сказал он.
Элен кивнула, и они стали подниматься по лестнице. Она была чистой, без единого пятнышка. В воздухе пахло антисептиком.
– Запах как в больнице, – прошептала Элен. Хеберле ничего не ответил. Как только они ступили на площадку третьего этажа, одна из дверей открылась и из нее выглянула уже немолодая женщина.
– Кто вы? – потребовала она ответа на резком баварском диалекте.
Ее когда-то светлые, а сейчас почти седые волосы еще хранили остатки давно вышедшего из моды перманента. Женщина раздраженно откинула их в сторону.
С легким поклоном Хеберле выступил вперед.
– Извините, моя фамилия Хеберле. Это моя жена. Вы фрау Шмидт?
Женщина с подозрением посмотрела на него, чуть отступила и прикрыла дверь, оставив небольшую щелку.
– Ну?
Хеберле перешел к делу:
– Я служил в армии с Гансом. Он дома?
Еще в машине детектив объяснил ей свою тактику: если Шмидт не подойдет сам, то Хеберле назовется его старым армейским приятелем.
– Ах, так! – На губах женщины моментально заиграла улыбка. Открыв пошире дверь, она пригласила их войти. – Здравствуйте, – кивнула она Элен.
Та машинально улыбнулась, но промолчала. Хеберле попросил ее не открывать рта, так как французский язык мог вызвать подозрения.
– Муж на кухне. Проходите.
Женщина провела их по узкому коридору через заставленную мебелью гостиную, которой, по-видимому, никогда не пользовались. Элен с любопытством посмотрела вокруг: стулья, стол, стенка на длинных вощеных ножках светлого дерева; ни картин на стенах, ни цветов, ни каких-либо безделушек. Они вошли в кухню.
Элен едва не задохнулась: в сидевшем за столом она сразу же узнала Шмидта. Того самого Шмидта, что прислуживал альбиносу. Того самого, который жег животик маленькой Мари сигаретой. Привалившись спиной к стене, сейчас он что-то с аппетитом ел. Перед ним стояла полупустая кружка пива.
