— Сегодня утром? — Настя посмотрела на мужа с искренним удивлением.
— В гостинице, — уточнил Гоша. Он обнял Настю за талию и повлек ее обратно к дивану.
— В гостинице? — Настя явно не могла понять, о чем идет речь, и даже начала немного сердиться: — Да объясни ты, в конце концов, человеческим языком!
Гоша усадил ее рядом с собой и уточнил:
— Мне старый приятель с утра звонил, Серега.
— А… — разочарованно протянула Настя. Она явно ожидала услышать что-нибудь более впечатляющее.
Проигнорировав ее восклицание, Гоша продолжал:
— Два года назад Серега был аспирантом отца, участвовал в работе над научным проектом, писал диссертацию. Затем через зарубежных знакомых отправил статью в престижный американский журнал. Его там опубликовали…
— И что? — поинтересовалась Настя.
— Отец на следующий же день сделал все, чтобы Серега ушел из его проекта и от научного руководства отказался…
Настя недоуменно покосилась на мужа:
— А работа у него была стоящая?
— Вполне… — заверил ее Гоша, снова отпивая вино. На этот раз глотки были маленькие и неторопливые.
Настя недоуменно пожала плечами:
— Так пошел бы и устроился в другой институт, вон их сколько по России.
— Он и пошел… — Гоша отложил бокал в сторону, пристроив его между лежащими на этажерке сувенирами, — сначала по московским институтам, потом по ленинградским, потом поехал в Хабаровск, потом в Минск. Еле-еле в Киеве младшим научным устроился, через два года с огромным трудом перебрался под Москву, в Жуковский. Диссертацию, конечно, так и не защитил…
— Почему конечно? — Настя посмотрела на мужа непонимающим взглядом.
Гоша терпеливо стал объяснять ей:
— Потому что все известные специалисты, кто сейчас по Союзу в этой области работает, либо ученики Александра Николаевича, либо ученики его учеников. Кто же возьмется руководить аспирантом, от которого сам Иванов отказался. Это значит с отцом на конфликт идти, а кому это надо?
— Его так боятся? — Настя была искренне заинтригована.
Гоша пожал плечами.
— Люди в больших городах вообще многого боятся. Это ты Сталина не помнишь, тебе в 53-м всего четыре года было. А они помнят, и, если что делают — так исподтишка, в лоб никто биться не станет…
— Но твой-то отец не боится? — уточнила Настя, бросая невольный взгляд на написанный маслом портрет академика, гордо украшающий центр одной из стен.
— Боится, — хмыкнул Гоша, тоже невольно посмотрев на портрет, и добавил: — Только скрывать умеет лучше других.
Они ненадолго замолчали, а затем Гоша решил продолжить:
— Они все, все их поколение этим страхом отравлены. У отца в детстве приятель был. Дружили, школу закончили… Вместе работать начали… А потом он исчез.
— Как исчез? — не поняла Настя.
— Просто… пару раз слишком активно выступил на собраниях, а однажды на работу не вышел… Думали — заболел… А потом пришли ребята в штатском и объяснили, что искать его не надо… А то можно найти… и там же оказаться…
Настя была потрясена:
— Так его арестовали?
— Может, и арестовали, может, и расстреляли… Сестра его два года назад попыталась что-нибудь узнать… В результате перестала ездить в зарубежные командировки. Не пускают.
Настя в задумчивости нахмурила лоб.
— Подожди, а что же с Сережей? Я так и не поняла, за что на него Александр Николаевич разобиделся?
Гоша с легким раздражением, как родитель непутевому ребенку, пояснил:
— Настя, ну пойми, он же его подставил! Статью в американский журнал послал. Если бы у отца не было таких хороших отношений «в верхах», запросто могли бы измену Родине приписать!
Настя начала ему энергично возражать:
— Так не приписали же! И статью отправил Сережа, а не Александр Николаевич!
Гоша возмутился:
— Но за проект-то отец отвечал! Он должен был со всеми компетентными органами согласовать, что, когда и кому можно рассказывать и показывать…
— А Сергей не знал, что Александр Николаевич обидится? — попыталась уточнить ситуацию Настя.
— Сергей наивный дурак был, — произнес Гоша с какой-то усталостью в голосе, — думал, отец его хвалить станет — за признание на мировой арене.
Он на секунду замолчал, а потом произнес совсем тихо:
— А я его пытался отговорить. Мы даже поссорились…
Гоша посмотрел Насте в глаза:
— Он и сейчас еще дурак, Настя… Думает, отец согласится взять его к себе обратно…
— А он не согласится? — так же тихо спросила Настя.
— Он и слышать о Сергее ничего не желает…
Настя тяжело вздохнула:
— Неужели можно так вот просто испортить жизнь талантливому человеку?
Гоша невесело рассмеялся:
— Можно, Настя, можно и еще проще — Россия большая, талантливые самородки всегда найдутся…
Они снова на какое-то время замолчали.
— А он другие свои работы твоему отцу показывал? — неожиданно прервала молчание Настя.
— Какие другие? — Гоша удивленно поднял брови.
Она уточнила:
— Ну он же два года уже с Александром Николаевичем не работает, должен был что-то за это время написать…
— Знаешь, — удивился Гоша, — я как-то об этом не думал… — Но, по-моему, он ничего принципиально нового за это время не сделал…
— Значит, он не талантливый, этот твой Сергей! — Настя вынесла свой вердикт очень уверенным тоном, даже привстала на диване, чтобы посмотреть на мужа сверху вниз.
— Почему не талантливый? — Гоша был искренне удивлен ее суровому приговору.
Настя снова откинулась на подушки дивана и, скривив губы, не без иронии объяснила:
— Был бы талантливый, за два года что-нибудь гениальное написал, или кучу языков выучил, или профессию новую приобрел. Ну, сделал бы что-нибудь такое, значимое… А он все на одном месте сидит и тебе плачется…
Гоша неожиданно подумал, что в словах Насти определенно что-то есть. Она умела неожиданно увидеть проблему в совершенно непривычном для него ракурсе…
— Да, наверно, ты права — растерянно произнес он, глядя в темные глаза жены. Его до сих пор изумляло, как она, такая непохожая на тех интеллектуалов, с которыми он привык общаться, заставляла его избалованный решением сложнейших творческих задач мозг испытывать удовольствие от соприкосновения с новыми, оригинальными идеями. Пусть даже они и касались такие ерундовых, с его точки зрения, вопросов, как судьба аспиранта Сережи…
Александр Николаевич Иванов не считал судьбу аспиранта Сережи или чью-либо еще пустяком. За свою долгую жизнь он ясно определил, что нет и не может быть ничего более ценного и значимого, чем судьба человека. Но он также верил, что человек сам определяет свой жизненный путь, и невозможно, даже вредно вмешиваться в этот процесс. Если кому-то было угодно видеть мир через розовые очки, Александр Николаевич не спешил разрушать эти иллюзии. Но если кто-то, живя в своем розово-карамельном мире, совершал непростительную ошибку, Александр Николаевич, отталкиваясь от непреложного юридического постулата о том, что «незнание закона не освобождает от ответственности», карал по всей строгости. Его признанное «всемогущество» базировалось не столько на званиях и должностях или даже на знакомствах и связях, сколько на редкостном для обычного человека умении видеть мир таким, какой он есть на самом деле. Александр Николаевич безошибочно видел все положительные и отрицательные стороны ситуации и мог с предельной точностью рассчитать порядок действий, способных привести к максимально положительному (для него лично) результату. Если бы кому-нибудь пришло в голову рассчитать эффективность человеческой деятельности, за единицу измерения следовало бы принять один «ин», или один «иванов». Как кому будет угодно…
