Солнце светило Роберту прямо в лоб, пока он ехал от школы до магазина. Теперь, в сентябре, оно будто взяло реванш за противно холодный и дождливый август. Солнцезащитные очки совершенно не спасали от его слепящих лучей, ярким потоком вырывающихся из-за козырька.
«Ишь светит, будто летом!» – вяло думал Роберт, не торопясь следуя в общем потоке машин. В душе его была противная пустота. С какой-то равнодушной усталостью он думал, что мир на поверку оказался совсем не таким, в каком бы ему хотелось жить. И даже воспоминания о том, как мечтали они с Михалычем вернуться с войны на Родину живыми и невредимыми и уж пожить тогда как следует всласть, на полную катушку, не думая о деньгах, не замечая плохой погоды и уж тем более не пребывая никогда в паршивом настроении, не принесли теперь обычного тепла его душе.
«Как-то все получилось глупо!» – думал он о себе, о Михалыче и о Ленце. Роберт прекрасно знал, что и у Ленца остервенелый труд на фазенде и восторженные разговоры о собранном урожае пару раз в году заканчиваются жуткими периодами запоев, из которых доблестного романтика могла вывести только бригада токсикологов.
«И ведь какая-то сволочь все-таки изувечила нашу машину! А мы оставляем все так, как есть… – перешел он мыслями на сегодняшний день. – Михалыч не прав в том, что называет этих придурков мальчишками, пацанами. Никакие они не пацаны и даже не просто шпана, а молодые волки, наверняка связанные, так или иначе, знакомством или родством с какой-нибудь местной бандой. Но Михалыч прав в том, что связываться с ними не стоит. Только он считает, что не надо связываться с ними потому, что не пристало ему, офицеру, уважавшему своих солдат, пачкаться о молодых придурков, а я думаю, что Михалычу не следует разбираться с ними хотя бы потому, что у него есть школьница-дочь. Эти молодые твари хуже волков. Раньше мир крутился все-таки по каким-то законам, а сейчас кругом – полный беспредел. И если не зазорно теперь убить ребенка за пятьдесят рублей, за велосипед или плеер, то изнасиловать девчонку из-за передела сфер влияния считается разумным методом воздействия».
По сути, Михалыча, а не Ленца было бы правильнее отнести к последним романтикам. Это он со своим медвежьим умом придерживается общечеловеческих ценностей. А Ленц просто выдумал себе свой собственный мир и делает вид, что он верный подражатель императора Диоклетиана, на старости лет вздумавшего сажать капусту.
К счастью, ехать до магазина было совсем недалеко. Надо было только оставить за собой бульвар, пересечь проспект и подъехать к парку у церкви, чтобы там развернуться на пригорке и подкатить к сияющим витринам. Магазин занимал первый этаж у ближайшего к церкви жилого дома. Роберт вышел из машины, потянулся и огляделся по сторонам. Несмотря на его печальные размышления, мир вокруг был прекрасен. Возле церкви на разукрашенных машинах собралась брачная процессия. Из динамиков луна-парка, что располагался напротив церкви, доносился романтический голос Хулио Иглесиаса. Ларек возле касс аттракционов благоухал жареными курами и сосисками; сбежавшие из школы ученики собрались в кружок, курили и скидывались на пиво и «русские горки».
«Жизнь продолжается…» – подумал Роберт и пошел в магазин. Стекло он купил за двадцать минут. Завернул его в старое покрывало, всегда на всякий случай хранившееся у него в багажнике, и, увязав веревкой, осторожно поместил на заднее сиденье. Пора было ехать назад, но атмосфера праздника, царившая вокруг благодаря солнечным лучам, голубому небу, желтеющим листьям, взрывам шампанского над головой жениха и фатой невесты, визгу девчонок, доносившемуся от аттракционов, так и манила Роберта задержаться в этом месте подольше. Он решил купить сосисок в тесте, попросил упаковать их в плотный пакет и еще завернул в газету, чтобы не остыли. Булочка же, выданная ему симпатичной молоденькой продавщицей прямо в руки, была настолько румяна и аппетитна, что Роберт, несмотря на то что прекрасно помнил о Михалыче, в одиночестве колдующем над покореженной крышей, не мог удержаться, чтобы не откусить от нее приличный кусок. «Михалычу я еще и пива привезу!» – подумал он, дабы искупить этот свой маленький грех – трапезу в одиночку.
На улице было так хорошо, что ему не хотелось садиться в машину. Он относился к тем владельцам автомобилей, которые считают своим долгом содержать колесное чудо в холе и роскоши. Причем сами хозяева могут запросто ходить в стоптанных башмаках или порванной где-нибудь под мышкой футболке, но машина у них является предметом особенной гордости и престижа. И неважно, на чем ездит такой хозяин – на «Таврии» или «Мерседесе», все равно никелированные части автомобиля у него всегда блестят, обивка сидений чистится пылесосом не реже одного раза в неделю, с приборной доски бархатной тряпочкой аккуратно стирается пыль, стекла моются специальной жидкостью, в бардачке вовсе нет никакого бардака – и там царит полный порядок. Обычно там находятся маленькая записная книжка, какая-нибудь особенная ручечка, чтобы делать записи в той самой записной книжечке мелким, но отчетливым почерком, и не валяются как попало обрывки газет с номерами телефонов. Тут же лежат одна распечатанная и одна девственно целая пачки сигарет, возможно, крошечный карманный фонарик, а на выступе рядом с рулем обязательно прикреплена какая-нибудь хорошенькая игрушка – собачка, кивающая головой, зайчик с бантиком или котик… У личностей, претендующих на неординарность, это может быть крокодил, или бегемот, или какая другая экзотическая тварь.
У Роберта здесь была прикреплена крошечная фигурка эскимосской девочки с круглой деревянной головкой, с раскосыми глазами, стреловидными бровками, в шубке пирамидкой из коричневого меха и белой шапочке горшочком, надвинутой на лоб. Носик у девочки был обозначен точкой, а маленький красный рот треугольничком крепко сжат. Две крошечные ручки, казалось, были раскрыты в объятии.
– Почему здесь стоит эта эскимоска? – часто спрашивали Роберта разные женщины, в том числе и его ученицы, которых он куда-нибудь зачем-нибудь подвозил.
– Она символ женщины – доступна и молчалива, – отшучивался он.
– Наверное, это подарок вашей возлюбленной? – любопытствовали ученицы помоложе.
Роберт довольно хмыкал при упоминании о возлюбленной и скромно отмалчивался. Он ласково сдувал пыль с крошечной меховой шапочки и не любил, когда его куколку кто-то брал в руки.
Автодром перестал реветь и выплюнул из своей загородки откатавшуюся партию посетителей, в основном младшего школьного и старшего детсадовского возрастов. Новые любители покататься, размахивая входными билетами, готовились ринуться внутрь. Роберт рассеянно скользнул взглядом по нескольким обеспокоенным бабушкам и парочке мамаш, засунул в рот последний кусок булки и полез в карман за носовым платком, чтобы вытереть руки. Вдруг его внимание привлекла уже виденная где-то раньше бледно-голубая ветровка. Он всмотрелся внимательнее. Осторожной походкой, с выражением отчаяния на лице, будто она шла не прокатиться себе в удовольствие на детском аттракционе, а шагала по минному полю, к одной из машинок приближалась его ученица Нина Воронина. Роберт встал у ограды в тени деревьев, там, где он был менее заметен.
