— Не стану рушить твои мечты. Раз хочешь — думай так. Больнее будет падать.
— Боюсь-боюсь, — забавно кривляется девушка.
— Не выпячивай губы, Ева. Ты похожа на капризного ребенка.
Услышав эти слова, она довольно улыбается.
— Я заметила, тебе нравится.
— Твои губы? — изображает безразличие, но при этом непроизвольно опускает взгляд вниз, на ее губы. — С чего вдруг?
— Я не прям так сказала, — смеется девушка. — Но хорошо, они тебе нравятся.
— Нет. Не нравятся.
— У меня есть одна идея, — хмурясь, резко меняет тему Ева.
— Какая?
— Я проберусь в кабинет отца и поищу там что-то на твоего. А ты сделаешь то же у себя дома.
Титов закатывает глаза.
— Не думаю, что мне настолько интересна эта вражда. К тому же, мой отец ничего не прячет. Я, в отличие от тебя, Эва, могу входить в любую комнату.
— Сколько просить? Не называй меня так, — недовольно одергивает его и тут же продолжает. — Может, Терентий Дмитриевич намеренно не ставит запреты, чтобы не возбуждать твой интерес? Ты не думал об этом?
— Не думал, — отвечает Адам, чувствуя, как слова Евы сеют в нем зерна подозрительности.
Песня заканчивается, и когда они возвращаются, Павел Алексеевич едва сдерживает гнев.
— Сейчас же убери руки от моей дочери, — зло растягивая слова, медленно выталкивает он.
— Павел, — напряженно произносит Ольга Владимировна. — Не здесь.
Адам пренебрежительно усмехается и вяло отвечает:
— Я уберу свои руки лишь в том случае, если Ева лично меня об этом попросит.
— Какой ужас, — глухо мямлит Круглова, сжимая локоть застывшего в неопределенности сына. Он явно не желает встревать между разъяренным Исаевым и ненормальным Титовым. Но мать, следуя внутреннему инстинкту, считает не лишним удерживать сына.
— Руки, я сказал, — рявкает Павел Алексеевич, окончательно привлекая внимание окружающих.
Пытаясь освободить Еву, дергает ее за свободную руку, выше гипса. Она испуганно вздрагивает, но не принимает никаких попыток остановить отца. Только ладонь Титова сжимает со всей силы, будто по-настоящему опасаясь того, что ее от него оторвут.
— Что вы, бл*дь, делаете? — Адам выступает вперед и с силой толкает Исаева в грудь, заставляя его отступить на два шага. Толпа вокруг них возмущенно ахает и застывает. — Хотите запоминающееся представление? — обводит собравшихся диким взглядом. — Я могу вам его дать!
Пока Кругловы пытаются удержать пышущего праведным гневом Исаева, Терентий Дмитриевич цепляется за плечо сына.
— Сейчас же прекрати, Адам, — шипит он нервно. — Успокойся.
Но тот дергает плечами с такой силой и злостью, что пиджак расходится и съезжает вниз по бицепсам.
— Себя успокойте для начала. Гребаные благочестивые позеры! — выкрикивает он.
— Адам, кругом люди… прошу…
— Не людей нужно бояться, папа, — окинув тяжелым поплывшим взглядом едва владеющих собой Исаевых, отца и незнакомую толпу, твердо и четко выговаривает следующее: — Бойтесь пасть в глазах своих детей. Это и есть самое страшное.
Воцаряется плотная напряженная тишина. Но Еве отчего-то хочется заткнуть уши, перекрыть этот звенящий растянутый гул. Ей чудится, словно вот-вот в стороны полетят стены. Рухнут в черную бездну нарушенного вселенского равновесия.
Титов волочит ее к выходу, с легкостью оставляя за спиной оторопелую толпу. Только она не ощущает внутри себя подобной ему уверенности. Именно Ева ускоряет ход в холле, практически сбегая по ступенькам. А в конце лестницы, слыша громкие оклики матери, ныряет за тяжелый атласный занавес и увлекает за собой Адама.
— Почему мы прячемся? — яро протестует он.
— Тс-с-с, — прикладывает пальцы к его губам.
Естественно, Титов готов ко второму акту. Всех задавить способен.
— Тише, прошу тебя.
Адам легонько кусает ее пальцы и прижимается ближе, намереваясь получить нехилые дивиденды из их тесного положения.
— С какой стороны молния? — серьезно спрашивает он, шаря руками по спине Евы.
— Адам, стой тихо, — упираясь в его грудную клетку, отталкивает лишь на несколько сантиметров.
Холодное оконное стекло глухо вибрирует от их сдержанного противостояния, и девушка, закусывая губу, мысленно возносит молитвы, чтобы они остались незамеченными.
Рука Титова напористо скользит вверх и ложится поверх ее груди. Ощущая сильные длинные пальцы сквозь призрачный слой одежды и выше неглубокого выреза, девушка теряется от расплавляющей ее внутренней дрожи.
— Ева, — хрипло зовет Адам. — Закрой сегодня ночью балконную дверь.
— Зачем?
Замирает взглядом на его губах, словно из-за гула в ушах готовится читать ответ по одному их движению.
— Чтобы я не смог до тебя добраться.
Тяжело, в унисон, выдыхают. И столбенеют, когда за плотной ширмой раздается голос Ольги Владимировны.
— Бога ради! Что за наказание? Куда они подевались?
— Я убью. Я убью их обоих, — раздается рубящий гневный голос Павла Алексеевича, и Ева вздрагивает всем телом, невольно притискиваясь к Адаму ближе. Слышит, как он шумно сглатывает и тяжело выдыхает. Смещая руки ей на талию, напряженно смотрит сверху. Она будто физически чувствует этот взгляд, он ее прожигает до костей. Не поднимая собственных глаз, изучает в лунных отблесках причудливую структуру его галстука. — Стой здесь. На случай, если они еще не покинули здание. А я посмотрю на улице, — командует Исаев.
Некоторое время из-за занавеса доносятся лишь тяжелые шаги и оборванные ругательства.
Но вскоре разговор возобновляется.
— Куда они пошли? — запыханно вопрошает Терентий Дмитриевич.
— Не знаю, — слышит Ева недовольный голос матери. — Не думаю, что успели выйти на улицу. Возможно, где-то рядом, — после раздраженного вздоха следует череда непонятных упреков. — Как это вообще получилось? Как они познакомились?
— Адам учится на том же курсе в мореходке, что и Ева. Он говорил мне об этом.
— Давно они… Давно они дружат?
— Не думаю, — коротко отвечает Терентий Дмитриевич. А затем продолжает нервным голосом. — Это немного странно… В юности мы увлекались легендами и мифологией, но я никогда не подозревал, что, давая имена детям, мы попадем в одни ворота.
Ольга Владимировна фыркает, вызывая у Евы немое изумление столь не типичным для матери выражением эмоций.
— Было бы странно, если бы я назвала дочь Деметрой или Персефоной.
Слыша сдавленный смех Адама, Ева щипает его за шею. Лицо парня искажает забавная возмущенная гримаса и… ей отчего-то хочется… Хочется его поцеловать.
— Мы всего лишь оба выбирали те имена, что звучали бы гармонично с нашим временем. Меня беспокоит другое… — Ольга Владимировна выдерживает длинную паузу, и Ева уже практически теряет ниточку разговора, углубляясь в свои ощущения в руках Адама. — Тот Терентий Титов, которого я знала двадцать лет назад, получил бескомпромиссный медицинский диагноз. Он не мог иметь детей, — Ева едва не вскрикивает, когда крепкие руки до боли стискивают ее талию. — Возникает резонный вопрос… Кто такой Адам Титов?
15
День шестнадцатый
Порой прикосновение слов может быть убийственно болезненным. Оно прожигает кожу и поражает жизненно важные органы подобно губительным раковым клеткам. Не дает дышать полноценно, затягивая по окружности горла удушливую петлю.
«Кто такой Адам Титов?»
Вопрос, вторые сутки живущий и блуждающий внутри Адама. Он не способен думать о чем-то другом более минуты, постоянно возвращаясь к этой разрушающей мозг информации. Изучает свое свидетельство о рождении и свидетельство о браке отца с матерью — не к чему придраться. И тот факт, что дата его рождения идет через восемь месяцев после свадьбы, чрезмерного подозрения не вызывает. Этому можно найти объяснения… Или нет…
Помимо прочего, в глубине отцовского стола Титов находит стопку фотографий приблизительно двадцатилетней давности, на большей части которых Терентий Дмитриевич запечатлен с матерью Исаевой.
