– Таня умирает с голоду, я сунул ей пирожок, а она стесняется, давайте наконец сядем за стол и проводим старый год, уже без двадцати двенадцать, между прочим! – Он поднял пирожок и отнес собаке. Та лениво повела носом и, не поднимая головы, приоткрыла пасть.
Раз – и нет пирожка!
Все стали рассаживаться. Никита Алексеевич обнял меня за плечи и усадил рядом с собой.
– Девочка моя, я так счастлив, что ты здесь, со мной…
– Я тоже, – прошептала я.
Он наливал мне вино, накладывал что-то на тарелку.
– Ешь, не стесняйся, но помни, что потом еще будет потрясающий гусь. Любишь гуся?
– Наверное, я не знаю…
Телевизора не было. Интересно, как они узнают, что уже Новый год?
Вдруг раздался бой часов, но не кремлевских, а старинных напольных, что стояли в углу. Очень красивый бой, я никогда такого не слышала.
Вот тут все вскочили, стали чокаться, поздравляться, а Никита Алексеевич сказал тихо:
– Таня, давай выпьем за нас, глядя в глаза. И не надо стесняться! – Он смотрел на меня, и в его невозможных глазах отражалась любовь.. Или мне так хотелось? Но я ее там видела и была счастлива… Однако это продолжалось недолго. Они, наевшись и выпив немножко, завели разговор о политике, и буквально через десять минут началась свара. Одни говорили, что верят Горбачеву, а другие, что нет. Кто-то кричал, что вся эта перестройка и гласность затеяны только для того, чтобы выявить наиболее опасные тенденции в обществе, а как выявят, так опять кислород перекроют еще хуже прежнего, так гайки закрутят, что только держись, поэтому ни в коем случае нельзя расслабляться, вон в Китае тоже когда-то объявили, пусть расцветают все цветы, а потом Такое началось и вообще.
– Да ты пойми, чудак-человек. – схватив кого-то за грудки, горячился Никита Алексеевич, – все это только отчасти связано с идеологией, а главное – экономика, мы дошли до ручки, дальше уже ехать некуда, да и оружием бряцать тоже опасно стало… Ни этой поблажкой, пусть временной, надо воспользоваться, чтобы стребовать с властей как можно больше свобод, потом отнять их все разом вряд ли кто посмеет…
– Нет, это ты чудак! Они посмеют! Еще как посмеют! Посмели же ввести войска в Прагу, не задумались!
– Время уже другое, почти двадцать лет прошло!
– Да в совке всегда одно время – совковое!
И все в таком роде. Не то чтобы мне было наплевать на все, что творилось в нашей стране, нет, конечно, но в Новый год, когда мой любимый, совершенно забыв обо мне, горячо отстаивал свою веру в Горбачева и его перестройку, я пришла в отчаяние И все думала, как бы так невзначай обратить на себя внимание, может, он все-таки вспомнит, что сам выписал меня из Москвы.
А зачем, спрашивается? Но ничего умного в голову не приходило. Хотелось мне, конечно, повести себя как Танька с улицы Углежжения, топнуть ногой, стукнуть по столу, выругаться матом, но я понимала, что это – конец.
И тогда я тихонько отползла от стола, ушла в смежную комнату, где стояла елка, и прилегла на красивый светло-бежевый диванчик. Я вдруг страшно устала, как будто из меня выпустили воздух Ничего, полежу немножко и оклемаюсь. А в столовой продолжали гомонить на политические темы. Черт бы вас всех побрал, и зачем я сюда приперлась из самой Москвы? Я закрыла глаза и тут же заснула. Проснулась как от толчка и сразу услышала какой-то разговор. Два женских голоса. Видимо, эти женщины сидели в креслах недалеко от моего диванчика.
Они говорили вполголоса, но я слышала каждое слово.
– Кошмар какой-то, весь праздник испортили своей политикой, так я и знала! Сейчас вообще невозможно стало встречаться со знакомыми. Чуть что, кто-то лезет в бутылку! Наверное, лучше было бы просто лечь спать у себя дома.
– Вот Никитина нимфетка так и поступила.
Я насторожилась, хотя понятия не имела, что такое «нимфетка».
– Ну, ты не права, она вполне половозрелая особь, только, по-видимому, мало тронутая цивилизацией. И зачем он ее сюда привез?
– Ну, это более или менее понятно зачем. Она свеженькая, аппетитная. А Ник стареет, раньше ему нравились зрелые женщины, с шиком, а эта пейзаночка…
Так, еще одно незнакомое и довольно противное слово…
– А все-таки странно, что он не уехал на Новый год в Москву.
– Что ж тут странного? В Москве пришлось бы встречать Новый год с семьей, а он, по-моему, свою Валентину едва терпит уже.
– Но и на юную подружку тоже наплевал в политическом запале. Боюсь, если дело и дальше так пойдет, наши мужики скоро станут импотентами на почве политики. Кстати, тебе не кажется, что Марет сделала подтяжку? Уж больно хорошо выглядит!
– Просто у нее новый любовник, ты не знала?
– Понятия не имела! А кто?
– Не знаю, он не из нашего круга, но я их видела в Питере, в «Астории». Картина была вполне недвусмысленная, особенно зная привычки Марет. Ой, сейчас будет гусь, этого я пропустить не хочу ни за какие блага мира!
– А давай девочку разбудим, жалко ее, пусть хоть гуся попробует!
– Нет, надо сказать Никите, пусть разбудит ее сам, а то ей обидно будет, бедолажке.
Оттого, что эти две чужие тетки меня пожалели, мне захотелось просто завыть в голос! Но я сдержалась, решила подождать, что будет. Бабы ушли к столу, и буквально через минуту к моему дивану кинулся Никита Алексеевич. Он встал на колени и поцеловал мне руку.
– Танечка, маленькая моя, проснись, пожалуйста, проснись и прости меня, старого дурака…
Я решила сыграть в эту игру. Открыла глаза, как будто ничего не понимая, где я, что со мной.
– Что? Я спала?
– Да, маленькая моя, ты устала, проголодалась, нервничала, а потом поела и уснула. А теперь пора вставать, сейчас будет совершенно фантастический гусь! Ты ела когда-нибудь гуся, фаршированного говядиной? Это сказка! Вставай, соня!
Ишь как он все хитро повернул! Я, видите ли, заснула, а он, благородный рыцарь, просто охранял мой сон…
Изворотливый товарищ! Мне было так противно, что я его почти возненавидела. Старый обманщик! К тому же он был здорово пьян.:
Мы вернулись за стол. Грязные тарелки были убраны, и посреди стола на блюде лежал громадный золотистый гусь, украшенный маринованными яблоками и сливами, окруженный крупной румяной картошкой. У меня потекли слюнки. Хозяин дома, муж великолепной Марет, виртуозно орудуя ножом, быстро нарезал птицу, и в самом деле начиненную мясным фаршем. Запах стоял обалденный. Я попробовала это чудо и ахнула. Фантастика, вот бы научиться такое готовить! Хотя поди еще в Москве достань все для такого пиршества… А сколько денег на это надо! Меня сразу затошнило. Я даже ощутила ненависть, классовую, наверное. Но тут Никита Алексеевич спросил:
