Пожимаю плечами. Я так не считаю, но действительно в каких-то моментах не видела смысла тратить силы на расспросы, если я могу сама в ближайшее время все увидеть собственными глазами.
— Не правда.
— Правда-правда. Ты даже не спросила, что тебя ждет на праздновании дня рождения моего отца. Где мы будем, что будем делать.
— И чтобы это знание изменило?
Он вдруг становится серьезным, почему-то задумчиво меня осматривая.
Смолянов усмехается, а потом берет мою руку в свою, тянет к лицу и целует. Я дергаюсь от неожиданности, но он крепко удерживает, не давая вырваться. Вокруг много людей, поэтому я молчу, никак не комментируя его действия, лишь взглядом стараюсь передать все свои мысли.
Остаток пути я больше не пытаюсь разговаривать со Смоляновым. Он меня удивляет, поражает. Одновременно балагур и вместе с тем серьезный бизнесмен. Такой диссонанс в его облике и поведении вызывает во мне непонятную тревогу. Как понять, какой он на самом деле? Где он настоящий?
На Алтае заселяемся в небольшой домик. Мы остановились на какой-то базе отдыха, где каждый жил в своем коттедже.
— Пойдем осмотримся? — предлагает Смолянов.
Я согласно киваю.
На Алтае холоднее, чем в Москве, поэтому я кутаюсь в теплую кофту. Снега все еще нет, но погода явно стремится к нулю градусов. Зато здесь красиво. Вокруг природа. Такая первозданная, нетронутая. Даже сама территория базы кажется больше дикой, хотя и ухоженной. Между коттеджами никаких дорожек, только деревья и протоптанные тропинки. Мы как будто гуляем по лесу, где периодически встречаются чьи-то домики.
Смолянов привел меня к утесу, где внизу шумит река.
— Это Катунь, — послышался позади низкий голос Смолянова.
— Красиво, — выдохнула.
— Да, — согласился он.
— Ты здесь уже бывал?
— Это любимое место моего отца. Он любит приезжать на Алтай поохотиться.
Я разворачиваюсь, встречаясь взглядом с серыми, спокойными глазами.
— Мы будем завтра охотиться?
— Охотиться будут только мужчины.
Облегченно выдыхаю.
Мы возвращаемся обратно. Смолянов уверенно ведет нас в сторону большой одноэтажной постройки. Это оказывается ресторан. Ужин в этот раз затягивается. Все начинают активно пить, поздравлять изменника и обсуждать разные вопросы. Громкие тосты звучат со всех сторон. А еще все дарят подарки. Я чувствую себя неуютно — слишком много незнакомых людей и непонятных для меня разговоров.
В какой-то момент я незаметно встаю и выхожу на улицу, чтобы подышать воздухом. Похолодало, поэтому я зябко обнимаю себя, несмотря на то, что на мне теплое пальто.
— Девушка, — окликаю работницу, идущую мимо, — тут вроде есть бассейн?
— Да. Вот в том здании, — указывает пальцем на дальнее отдельностоящее строение.
Я возвращаюсь к нам в домик, переодеваюсь и решаю сходить поплавать. Навряд ли кто-то заметит мое отсутствие.
В бассейне на удивлении никого нет, тихо и спокойно. Вода умеренно холодная, и я с удовольствием делаю заплыв. Уходить отсюда не хочется, поэтому сажусь на бортик, свесив ноги и задумчиво наблюдаю, как движение моих ног тревожит воду.
В какой-то момент слышу, как открывается дверь. Оборачиваюсь. Удивленно застываю, увидев в дверях Старцева. Отворачиваюсь. Он наверняка сейчас уйдет.
Но он не уходит. Дверь закрывается с хлопком, и я слышу тихие, твердые шаги. Шебуршит одежда, и в следующую секунду раздается плеск воды.
Старцев мощными, уверенными движениями рассекает водную гладь. Я завороженно наблюдаю за его четкими действиями. Почему он даже плавает так красиво? Я никогда раньше не встречала мужчин, которые все делают как-то особенно привлекательно. Ходят, говорят, дышат, плавают.
Жмурюсь, заставляя себя перестать так думать о нем. Нельзя. Надо уйти. Но я не могу. Не хочу. Не сейчас.
Чувствую горячее, мокрое касание его рук к своим бедрам и резко открываю глаза. Он так близко, я смотрю на него сверху вниз, но все равно чувствую, что это именно он контролирует происходящее здесь и сейчас. Тянутся долгие, бесконечные секунды тишины и наших упрямых взглядов. Так много хочется сказать друг другу. И одновременно не говорить ни слова. Так сильно хочется оказаться еще ближе и в то же время как можно дальше.
В какой-то момент он вдруг резко дергает меня на себя, и я, не успевая ничего толком понять, падаю в воду. Он ловит, не давая уйти с головой и захлебнуться, прижимает к себе так тесно, так невыносимо близко. Здесь неглубоко, поэтому я касаюсь ногами дна. Я не дышу, я задыхаюсь. Так глупо. Но по-другому никак. Его рука зарывается в мои влажные после заплыва волосы. Я чувствую, как крепко он захватывает их на затылке, натягивает практически до боли.
— Почему ты такая? — хрипло, на выдохе.
— Какая? — шепотом, испуганно.
Он молчит, пронзая меня нечитаемым взглядом. Так много в нем, в нас недосказанности. И ведь так просто взять и поговорить. Объяснить, понять. Так просто и одновременно совершенно невозможно.
— Отпусти, — тихо прошу, чувствуя, как его рука с каждой секундой все сильнее сжимает волосы, а другая вдавливает до боли пальцы на талии.
— Не могу.
И я вздрагиваю. Почему-то мне кажется, что это самое честное, самое настоящее, что я когда-либо слышала от него. И вдруг понимаю, что он такой же пленник, как и я. По-своему, по-другому. Мы сходим с ума по-разному. Но мы рабы наших чувств.
Он еще ближе. Его губы практически касаются моих. Но сейчас это как-то иначе. Не про похоть, не про страсть, не про нетерпение.
— Из всех людей на планете ты выбрала единственного, которого я так люто ненавижу, — вдруг резко звучит его голос, разрушая атмосферу. — Специально?
Дергаю головой, упираюсь руками в плечи, пытаюсь вырваться, но он не дает. Прижимает еще больше, и я чувствую, как сильно он возбужден.
— Мир не крутится вокруг тебя, Старцев, — шиплю злясь.
— Мир других людей, возможно, да. Но не твой.
Этой фразой будто бьет наотмашь. Это правда. Но такая правда, запретная, которую не принято говорить вслух. Я никогда в этом ему не признаюсь и никогда с этим не соглашусь. С ним рядом я не хочу быть слабой, не могу.
— Ошибаешься, — стараясь выглядеть как можно более равнодушной, говорю ему.
Он усмехается. А потом неожиданно проводит языком по нижней губе, заставляя меня сжаться. Так сладко, так глупо.
— Отпусти, — вновь прошу.
— Никогда, — тихо, с надрывом.
И я чувствую, как его губы атакуют мой рот. Сжимаю челюсть, но он, отпустив волосы, давит на нее, заставляя разжать. Я пытаюсь издать возмущенный стон, но он тонет в его жадном, грубом поцелуе.
Мир перестает существовать в эту секунду, когда он так крепко, так сильно прижимает меня к себе. Мне хочется… остаться навсегда в этих горячих руках. Признаться в этом себе — невыносимо. Невыносимо больно. Осознание этого заставляет меня начать вырываться. Зло, без шуток. Я кусаюсь, верчу головой, исступленно повторяя “отпусти, отпусти, отпусти”.
— Нет. Никогда, — столько же раз, сколько я говорю “отпусти”, слышу в ответ.
— Даже после него? После Смолянова? — с вызовом, дерзко, отчаянно.
Именно сейчас мне надо оказаться от него как можно дальше и как можно быстрее. Я задыхаюсь, умираю. От его близости, от его голоса, от его категоричного и дающего нелепую надежду “никогда”.
Он вдруг резко хватает меня за челюсть, фиксирует голову, заставляя смотреть ему в глаза. Его лоб прижимается к моему. Я замираю, проваливаясь в темную глубину его глаз.
— Я знаю, что между вами ничего не было, — твердо, уверенно.
— Откуда?
— Знаю. Ты бы не смогла.
— Думаешь, храню тебе верность? — со злостью шиплю.
Он молчит, но я все читаю в его глазах. Да, думает. Даже уверен. Не верит ни на йоту в наш спектакль со Смоляновым.
— Старцев, мой мир не крутится вокруг тебя, — упрямо повторяю я.
Но он затыкает меня, опять набрасываясь на мои губы. Руки жадно сжимают ягодицы, вдавливая меня сильнее в его возбужденный член. Я издаю непроизвольный стон. И этот звук не похож на звук негодования или сопротивления.
