— А я их знаю?
— Нет, я и сам с половиной из них не знаком.
— А где ты познакомился со второй половиной?
— В институте, когда вместе экзамены сдавали. Выяснилось, что в деканате что-то напутали, и к одному и тому же преподавателю одновременно направили сразу два потока — наш и их. Мы быстренько смекнули в чем дело, объединились, обменялись шпаргалками и в духе взаимного сотрудничества сдали экзамен. Так что давай пойдем, развеемся.
— Слушай, а про какой экзамен ты говоришь? Сейчас же октябрь, а у тебя сессия, если мне память не изменяет, как и у меня в январе.
— Ну, в прошлом семестре у меня один хвост образовался… Вот я вместе с другими нашими «хвостатыми» и объявил сегодня день ящерицы, в смысле обрубания этих самых хвостов.
— А почему я про это ничего не знала?
— Да не хотел тебя тревожить из-за ерунды. И между прочим, это не наша вина, а преподавателя. Он, гад, слишком рано в отпуск уехал. Мы приходим на экзамен, а его уже нет. Вот человек пятнадцать и остались на осень.
— Что-то какая-то странная история, ну да Бог с тобой. А на этой вечеринке будет весело?
— Думаю, что да. Заочники сегодня должны были одному парню купить приличную аудиосистему, будут ее испытывать. Так что дискотека будет по полной программе! Оторвемся и оттопыримся!
— Надо маму предупредить, что я поздно появлюсь, а то опять лекцию о моральном облике современной молодежи прочитает.
— Думаю, лучше предупредить, что ты совсем не появишься.
— То есть?
— Ребята будут гулять всю ночь, тем более что завтра воскресенье. И вообще, ты моя невеста. Имею я право как законный жених увести тебя с собой или нет?
— Ох, все равно разборки будут. С другой стороны, они мне так на рынке надоели, просто кошмар. Затерроризировали на пару. Возьму и отомщу им с Иркой. Оставлю вместо себя записку, и пусть они сидят и глазеют друг на друга.
— Вот это другой разговор!
В общежитии, куда Валера ее привел, действительно было весело. Грохот от музыки стоял такой, что казалось, вибрируют стекла и дрожат ступени. Он быстро перезнакомил Марину с заочниками (половину имен она так и не расслышала), и они пошли танцевать. Когда танцевать надоедало, шли в соседнюю комнату и пили водку, запивая ее водой прямо из-под крана (!) и закусывая черным хлебом. Мышка долго отпиралась, с ужасом глядя на предложенный ей стакан с водкой и стакан с запивкой, но чтобы не обижать заочников, все же отхлебнула и того, и другого. Горбушка «Бородинского» показалась ей после этого слаще любых пирожных, которые она пробовала когда-либо. После этого второй и третий глоток водки пошли просто, как по маслу. И снова танцы. Маринка была уже насквозь мокрая от пота, все лишние рубашки и кофточки давно уже лежали в углу на кровати среди таких же вещей, нужных сейчас танцующим, как пресловутые лыжи в бане.
Часа через два Валера тихо извинился перед ней и исчез. Еще через полчаса, когда он все так и не появился, Марина пошла его искать. Обнаружился он быстро, в одной из комнат, где мирно спал после того, как по выражению одного из заочников, «метал харчи на волю». Просыпаться он не хотел совершенно, и на все попытки его поднять реагировал лишь неразборчивым бормотанием, да лениво отмахивался руками. Маринка ругнулась про себя. Вот дает! Пьян, как сапожник и спит, бросив ее здесь одну. Ох, она ему и устроит завтра разборки! Жаль, что даже домой теперь уже не уедешь — метро-то уже закрыто, не частника же в самом деле ловить. Да и было бы на что, а то у нее в кармане последние десять рублей и студенческий проездной. Ну и ладно, в конце концов. Танцы еще в самом разгаре, глядишь — и до рассвета недолго. А там она дает своему благоверному хорошего пинка под зад и погонит его домой.
И Марина снова отправилась танцевать. Быстрые танцы сменялись медленными, и она никогда не оставалась без партнера. Но вот последние четыре или пять «медляков» с ней танцевал один и тот же парень, неизменно возникая рядом с ней в самом начале мелодии, не оставляя никому другому даже шанса. Она уже знала, что зовут его Павел, что сам он из Казани, как и большинство остальных ребят. Внешне он совершенно не был похож на ее Валеру. У Валеры были светло-русые непоседливые кудри, а этот красовался аккуратной стрижкой. И сам был кареглазый и смуглый, словно только что с юга вернулся. Хотя даже симпатичный. И уверенный в себе. Эта уверенность сквозила буквально во всем: как он разговаривал со своими друзьями, как разливал водку, как держал Марину во время танца. Выглядел он лет на двадцать семь — тридцать, и по-видимому, был здесь старшим, или по крайней мере, пользовался значительным авторитетом.
Когда в очередной раз заиграла медленная композиция, Павел неожиданно взял Марину на руки, да так и танцевал с ней на протяжении всей мелодии. А потом, не отпуская ее на пол, вынес из комнаты. У Мышки уже здорово кружилась голова от выпитой на голодный желудок водки, и хотя она понимала, что происходит что-то не то, как-то разобраться в ситуации и тем более ее изменить не имела никаких сил. Словно загипнотизированная. И этот странный молчун рядом! Павел не произнес ни слова, это как раз и пугало, и завораживало больше всего.
Дойдя до конца коридора, Павел ногой распахнул дверь своей комнаты. Глазами указал трем ребятам, резавшимся в карты, на дверь, и они тихо и быстро куда-то улизнули. Потом он опустил Марину на кровать и закрыл дверь на замок (оказывается, они здесь все-таки есть — мелькнуло у девушки). Выключил свет, и в комнату ворвался неоновый отблеск фонаря, глядящего прямо к ним в окно. Встал на колени перед кроватью, где сидела Марина, и зарывшись лицом в ее джинсы, минуты две сидел, не шевелясь. Потом он поднял глаза и сказал: «Извини, девочка, но сама не знаешь, как мне сегодня нужна». И снял с нее футболку.
Мышке казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Кто-то другой с готовностью отдается смуглокожему незнакомцу на неимоверно скрипящей пружинной кровати, кто-то другой изнемогает от наслаждения в его тяжелых, слегка грубоватых объятьях. Павел был умелым, опытным любовником, не упускающим не малейшей детали. Он обласкал буквально каждый сантиметр ее тела, поцеловал все потаенные места, с жадностью слизывая ее любовный нектар. Когда же он вошел в нее, то Марине показалось, что в голове словно что-то взорвалось, как салют. Такого она еще не знала! Казалось, что каждая ее клеточка трепещет и дрожит от восторга. И надо же, ее тело бессовестно, по-звериному используют, но именно это и заводит ее сильнее всего, заставляя выгибаться и стремиться навстречу мужскому естеству, как кошке в момент гона.
Когда все было кончено, Павел аккуратно вытер ее общежитским вафельным полотенцем, еще раз напоследок поцеловал между ног и помог одеться. А потом привел обратно в комнату, где все еще танцевали неугомонные заочники. Танцевать Марине по понятным причинам уже совершенно не хотелось, состояние опьянения практически прошло, и она бросилась в туалет к единственному замеченному ей зеркалу. Мамочки мои! Тушь на глазах поплыла, прическа растрепана! Да теперь здесь каждый второй знает, чем она занималась. Что же она натворила! Идиотка, дрянь!
