— Точно. Обыкновенный нинзя. Они такие.
Констатировала Алена и, отжав марлю, шлепнула подруге на лицо.
— Держи. Должно помочь. Русское народное средство. Бодяга.
Арина лежала на продавленном диване подруги и глупо ухмылялась.
— Ты уверена, что все правильно? Может надо сделать компресс?
— Молчи уж. Заработать синяк на пол лица это надо исхитриться. Ты выглядишь как кукла из фильма ужасов. Кукла, побывавшая под колесами товарного состава.
— Под каждым колесом каждого вагона.
— Не встревай, голубушка. Лежи спокойно. Отдайся процессу.
— Но ты уверена, что все делаешь как нужно? Поможет?
— Не учи ученого. Я этой бодяги на своего бесценного друга целые тонны перевожу. Я уже спец по выведению синяков.
Аленин бой-френд давно и успешно, как ему казалось, занимался карате.
— Так что слушайся.
Пока они шутили и сплетничали, а жертва лечилась, Алена успела прибраться, сготовить и постирать. Она была энергичной, грубоватой, хозяйственной и решительной. На две головы выше миниатюрной подруги. За всю жизнь не осилила и пяти книг. Обожала бразильские сериалы. Могла ругнуться при случае.
— Ты, дорогуша, прямо притягиваешь всякое говно. Ко мне такие идиоты не цепляются. Чуют, что я их освежую не хуже твоего Дон Кихота…
— Никто не сомневается.
— Дохлятина интеллигентная, блин. Романтичная натура.
— …
— Упустила свое счастье. Ворона.
— Если ты об Илье Ильиче. Так это правда. Он необыкновенный! Будь он моложе…
— Лет на сорок-пятьдесят.
— Будь он моложе, я бы влюбилась, без всякого сомнения. У него такие славные глаза. И очень приятный мужской голос.
— Не дед, а сокровище. Тем более — глупо было теряться, курица мечтательная.
— …
— Может у него внуку лет двадцать. И орел весь в деда.
— Двадцать это мало.
— Ну ладно. Сорокалетний сын тебе подойдет? Разведенный. Очень похожий на отца. Подтянутый и сильный.
— Умный, добрый и начитанный.
Вставила Арина жалобным голосом. Подруга согласилась. Добавила в список достоинств воображаемого кавалера столь важный для будущей невесты пункт.
— Ладно. Начитанный.
— Да.
— Лопухнулась ты, подруга. Не напросилась к деду на чай с вареньем. Теперь страдай всю жизнь.
— Чай я и у тебя могу попить.
— Фигушки. Кто тебе его предложит? Дураков нет. Сколько ягод ты собрала для варенья? Полстакана?
* * *
В августе они ездили на дачу за смородиной. Час тряслись в переполненном «пазике», еще полчаса петляли между чужими участками. Наконец увидели Васю, подновляющего заборчик. Алена с визгом повисла у него на шее.
— А говорил, что не приедешь, болтунишка.
Вася отмалчивался и гладил подругу по крепкой широкой спине. При Арине он иногда начинал стесняться и воды набирал в рот.
— Чудак-человек. Мы жратвы на тебя не взяли. Ладно, придумаем что-нибудь.
Пока единственный мужчина пилил, приколачивал и красил, девушки переоделись и переобулись в прохладном сумраке дачного домика. Насквозь пропитанного ароматом сушеных трав. Алена составляла свой фирменный чай. Десятки пучков реяли под потолком на нитках Вся одежда была Арине велика.
— Не по плечу кольчужка.
— Подвернешь, не барыня.
Вдвоем они вышли на крыльцо. Алена грызла яблоко и смеялась над соседями.
— Глянь, какие лопухи. Муж и так еле передвигается, а она его кормит и кормит. Как бы с голоду не помер.
— Пупсик, будешь колбаску? — тотчас донеслось от соседнего домика.
Алена, упирая руки в боки, прошлась по тропинке, передразнивая соседа. Тот, бедняга, весил не меньше полу тонны. Лопата в его руке казалась детским совочком.
Потом девушки занялись делом. Хозяйка возилась с грядками, а Арине вручили бидон и велели собирать смородину.
— Трудись, Изаура.
— Влажные листья холодили пальцы. Ягоды на просвет вспыхивали рубиновым огнем. На краю вкопанного в землю бака сидела лягушка. Косилась на Арину выпуклым глазом.
— Не одобряешь?
У лягушки были забавные лапки, как у маленького человечка. Горло надувалось и опадало. Арина присела на корточки. Поставила бидон рядом.
— Давай знакомиться.
Лягушка смотрела равнодушно и гордо. Арина, наверно, казалась ей уродливой живой горой.
— Халтурщик!
Алена топала по дорожке, яростно размахивая лейкой. Земноводное благоразумно предпочло отпрыгнуть в сторону и затаиться под кустом.
— Саботажник! Лодырь!
— А ты эксплуататор. Работорговец.
После «каторжного труда» в полдень, в котелке на открытом огне был сварен изумительный суп. Откушав, троица блаженно повздыхала. «Нахлебники» искренне благодарили несравненное поварское искусство хозяйки. Та, смилостивившись, позволила им отправиться в домик и подремать немножко. А вскоре присоединилась сама, влезла к Васе на кровать и потребовала:
— Чеши мне спинку. Пожалуйста. Два разгильдяя на одну шею это чересчур. Что бы вы делали без меня, дорогие лоботрясы?!
— Померли голодные, грязные и холодные.
Арина клубочком свернулась на топчане.
— У тебя здесь так чудесно пахнет!
Польщенная подруга ухмыльнулась.
— Ну, скажешь тоже. Вот бабуся у меня смыслила в травах. От всех болезней отвары делала. А красивая в молодости была — жуть!
— Ты на нее очень похожа.
Тихо подал первую реплику Вася,
— Ну, на ту фотографию, что висит в твоей комнате.
Алена задумчиво подергала челку, закопалась пальцами в пышную «химическую» гриву.
— Косы у бабки были… в руку толщиной. И до коленей. Она их подстригла в войну. Но и узел ничего себе получался. Тяжелый. Блестящий. Умирала — все зубы целые, ни одного седого волоса. Во люди были раньше!
Арина непроизвольно потрогала кончиком языка свежую пломбу.
— А как она пела! Затянет: «По Дону гуляет». Голос сказочный. Чуть хриплый, правда, сильный. Я хорошо помню, как она меня нянчила. Травы показывала, корешки. Чего скалишься?
Она сурово смотрела на подругу.
— Просто мне хорошо. Ты так замечательно о ней рассказываешь, с любовью. Я никогда ее не видела. Но представляю себе. Наверно она была высокой и сильной. И умела послать, если нужно. Я даже догадываюсь, в кого ты уродилась со своим неподражаемым оскалом. И твоя дивная холодная улыбочка. Вот-вот. Как сейчас. Еще руки скрестить на груди и хмыкнуть.
Алена громко, вызывающе произнесла:
— Хм… Так? Не знаю. Этого не помню. Но актриса в ней великая погибла это точно. Потрясающая была бабуся. Как она меня любила! Всегда заступалась. Я ведь и росла с ней, а не с мамой. Летом родители ко мне приезжали… иногда. Эх, раз был эксцесс, закачаешься. Появились долгожданные предки. Я повисла на шее у мамочки и не отхожу ни на шаг. Не даю им без себя остаться. Хуже чем репей под хвостом, короче. Отец, наконец, озверел. Детали выветрились из головы. Отпихнул он меня или подзатыльник отвесил? Что-то произошло в этом духе. И тут бабка как рявкнет! Аж стекла задребезжали. Похватала она родительские вещички и давай метать с крыльца, на травку: сумки, чемоданы, платье, все подряд. Шмотки кучей валяются. Мать плачет, отец бесится, а бабуся, спокойно так встала у дверей, руки скрестила на груди: «Вон, — говорит, — из моего дома, засранцы! Чтоб ноги вашей здесь не было!» Эх, и любила меня бабуся. Драла, правда, как сидорову козу.
