— Нет! — обхватив руками живот, дико вскрикнула Гренна.
Сжимая в руке копье, Финтан вскочил на ноги, будто испугавшись, что друид вырвет еще не родившееся дитя из чрева матери.
— Ты ошибся, друид! — прорычал слепец. — Нет на свете воина более преданного и верного тану, чем Финтан Макшейн.
— Но я не говорю о верности, Финтан, — взмолился старый друид. — Просто это ее судьба.
Но тот, не слушая старика, топнул ногой.
— Судьба?! Пусть только кто-либо осмелится тронуть мое дитя — и этот день станет для него последним! — С этими словами слепой воин повернулся к тану и поднял голову, будто глядя ему в глаза. — Я сражался за тебя. Я проливал свою кровь. И теперь скажи мне, тан: что я купил ценой этой крови? Докажи, насколько велика твоя вера в меня. Кому ты веришь — мне, Финтану Макшейну, который клянется, что никогда дитя одной с ним крови не причинит тебе вреда, или нелепым сказкам старика?
Конн замер, парализованный страхом и сознанием того, что сейчас, может быть, держит в руках свое будущее. Как часто мечтал он об оружии, которое смог бы занести над головой Финтана! И вот теперь одним сокрушительным ударом он может уничтожить ненавистного соперника! Но достаточно одного неверного шага, и все надежды на то, чтобы остаться в веках под гордым именем Непобедимого, могут враз пойти прахом.
Конечно, тяжело будет сознавать, что своей славой он обязан другому человеку, но лучше уж такая слава, чем никакой.
— Финтан, опусти копье. Пусть навечно проклянут меня боги, если я посягну на жизнь ребенка, отца которого почитаю и люблю больше, чем собственного брата.
— Но ты должен выслушать меня! — в отчаянии взмолился друид. — Великое несчастье ждет тебя! Я почувствовал это в тот миг, когда дитя ударило ножкой в мою ладонь!
Конн передернул плечами.
— Какую опасность может представлять для меня девчонка? У нее нет и не будет иного оружия, кроме красоты! А как только дитя появится на свет, я отошлю ее в монастырь, где добрые и благочестивые сестры станут заботиться о ней, как о принцессе. Когда же девочка вырастет и превратится в женщину, я верну ее домой, чтобы выдать замуж за человека, достаточно сильного для того, чтобы пренебречь любым проклятием.
Облегчение и благодарность осветили лица Финтана и его жены.
— Забрать наше дитя! — простонала Гренна. — Нет, я этого не переживу!
Но муж крепко прижал ее к себе.
— Это величайший дар Конна, любовь моя, — голосом, хриплым от горечи и боли, прошептал он. — Этот дар — жизнь нашего ребенка. Милая, пойми, другого пути нет.
Тремя днями позже из покоев, которые занимал Финтан, раздался крик, и руки воина, привыкшие держать в руках тяжелое копье, обнимали жену, в то время как она в муках старалась произвести дитя на свет. Всего одну ночь, одну только короткую ночь прелестной малышке довелось провести в материнских объятиях. Всего лишь одну ночь загрубевшие отцовские пальцы ласкали нежные, как персик, щеки новорожденной дочери.
А на рассвете Финтан взял малышку на руки и унес из комнаты. В тени убогой лачуги друида его поджидал Конн.
— Ты поклялся, что моя дочь будет в безопасности, — протянув ему дочь, прошептал воин.
— Ты сомневаешься в моем слове?! Ты забыл мое прозвище? Ведь недаром меня прозвали Верным! — твердо произнес Конн.
Ему одному было известно, сколько чувств смешалось в его душе в этот миг: горечь, разочарование и торжество. Теперь ему суждено быть единственным в мире человеком, кто будет держать судьбу Финтана в своих руках.
Финтан со вздохом передал крошку верховому, ожидавшему у высокой каменной скалы.
— Ее зовут Кэтлин, — хрипло прошептал он, — Кэтлин-Лилия, ведь моя дочь белизной может поспорить с этим цветком.
Не веря, Конн осторожно отогнул уголок пеленки, в которую была завернута крошка, и замер, глядя в самое прелестное детское лицо, которое он когда-либо видел. Ничего подобного он и вообразить не мог — это было лицо ангела или прекрасной феи, чья красота словно магнитом притягивала бесчисленных смертных мужчин. На мгновение Конн заколебался — ему показалось, что девочка обладает какой-то магией. Но, взяв себя в руки, он отбросил глупые суеверия. Глупости! У него на руках — обычная новорожденная девочка, такая же смертная, как и все. Какую опасность может она представлять для такого могущественного тана, как он?
Всадник с девочкой на руках уже скрылся вдали, а Конн все смотрел им вслед. Все трудности, связанные с рождением девчонки, можно преодолеть, только сделать это надо осторожно. Он нуждался в мастерстве и отваге Финтана, его воинском гении для того, чтобы занять достойное место в легендах. Но даже верховному тану трудно осмелиться бросить вызов волшебной магии. Так что пусть ребенок живет… пока. А потом, когда нужда в Финтане отпадет, Конн будет знать, что делать. Он украдкой бросил взгляд в сторону Финтана. Слепые глаза ненавистного соперника провожали невидящим взглядом дочь. И вдруг слезы потекли по иссеченному шрамами лицу воина.
Похоже, ему не составит особого труда разрубить этот узел, решил Конн. Даже легендам порой приходит время умирать.
Дикие холмы Ирландии — это причудливые обломки скал, покрытые буйной зеленью лугов, и кружева туманов, в редких просветах которого кое-где голубеет небо, сверкающее, словно наряд феи.
Легенды утверждали, что много лет назад Туата де Данаан, прелестная фея, в то время правившая островом, потерпела поражение в великой битве, но в конце концов одержала победу над врагами, вместе со всем своим народом вселившись в деревья и склоны холмов, скалы и ручьи.
И вот теперь Ирландии предстояло выдержать еще одну битву — схватку между древними богами друидов, обитавшими на земле, и Господом Иисусом Христом в небесах. И хотя Кэтлин-Лилия выросла в стенах тихого монастыря Святой Девы Марии Милосердной и всей душой любила сестер-монахинь за их доброту и поистине безграничную веру, она понимала правду, постичь которую они просто не могли.
Кэтлин догадывалась: сколько бы святых ни населяли древнюю ирландскую землю, сколько бы ни трудились монахи, исписывая бесчисленные рукописи в тщетной надежде передать невероятную красоту омываемых океаном берегов острова, в душе Ирландия навсегда останется языческой.
И как бы низко ни склоняла она голову в молитве, ей все равно слышался голос родной земли, дикой и нежной: «Ты никогда не станешь такой, как большинство из них, Кэтлин-Лилия, потому что душой и телом ты принадлежишь мне». В конце концов Кэтлин постепенно привыкла к невидимому барьеру, отделявшему ее от других монахинь. И тем не менее за двадцать лет жизни она ни разу не решилась бы отрицать, что этот барьер существует.
